— Вот и молодчинка, что приехала, — сказал он благословляя и, как ребенка, поцеловал гостью в маковку.
Анну поразила необыкновенная простота настоятельского дома. После тесных Ленинградских коммуналок, загроможденных чемоданами, коробками, велосипедами и всяким хламом, странным было видеть здешние пустые бревенчатые стены и углы. Из мебели в доме имелись лишь непокрытый дощатый стол, скамьи и пара табуретов, да в красном углу под иконами аналой — вот, пожалуй, и вся обстановка, не считая нескольких стопок книг на подоконниках. Была еще, конечно, обширная русская печь с плитой, но она-то как раз являлась частью дома, причем самой неотъемлемой, наполняющей жизнью и теплом и эту, самую большую комнату, и две спаленки, в которых проводили ночи батюшка и Нина Григорьевна.
Анне не терпелось рассказать про письмо, но сначала пришлось подчиниться напору хозяйского гостеприимства и отведать борща из пышущего жаром чугунка.
— Только из печи, — весело прощебетала Нина Григорьевна, — где там у вас в столицах такого поешь? — она утерла вспотевший лоб рукой и, кивнув головой на Анну, сказала батюшке: — Она ведь как дочь мне, как мать ее в сорок третьем умерла, так мы вместе и жили, душа в душу. В пятидесятом только и расстались. Я в Саратов уехала, потом к вам, а Аня дома осталась. Вот так. Ну, она уж большой тогда была — двадцать годков. Пять лет с тех пор миновало, теперь уж детей пора нянчить. Замуж-то скоро? И жених, поди, есть?
— Есть, — кивнула Анна, — вот дождусь… — она хотела сказать 'отца', но вспомнила, что еще не сообщила про письмо. — Простите, я же ничего не рассказала. Вот… — она достала драгоценный конверт и подняла над головой, — письмо от папы пришло. Жив он, обещал скоро приехать. Я поэтому и к вам всего на три денька, для встречи с папой хочу отпуск сберечь.
— Ну вот и славно, — улыбнулся в бороду отец Прохор, и Анне показалось, что никакая для него это не новость, что все-то он знает, и что в прошлом году в Ленинграде уже знал. Рука ее безсильно опустилась на стол, и Нина Григорьевна тут же схватила конверт.
— Можно? — спросила она нетерпеливо.
— Да, — Анна растерянно смотрела на отца Прохора и думала: спросить или нет насчет своей догадки? Но батюшка опередил.
— Вот какая за нами сила, — сказал он продолжая улыбаться, — Кто бы из людей смог так помочь? Только Господь единый. Не зря говорят, что вера и молитва горы передвигает. Вера и молитва, — повторил он, словно убеждая, что сам тут совершенно не причем.
Анна почувствовала, что вот-вот расплачется и постаралась быстро переменить тему разговора. Она рассказала, как трудно приходится верующим в их приходе. Как вызывали накануне Крещения отца Алексия к уполномоченному и строго наказали народа в праздник не собирать и никого водой святой не приманивать. А люди все равно шли и шли: с банками, с бидонами; кто прямо, а кто и тайком.
Нина Григорьевна переглянулась с батюшкой и весело сообщила:
— А у нас-то велия радость была! Иордань освящали, после службы колядки пели, а батюшка стихи духовные читал. Батюшка? — Нина Григорьевна вопросительно посмотрела на отца Прохора. Тот для вида — мол, недоволен — покачал головой, но тут же начал протяжно декламировать:
'Развивался святой лес зеленый
А то не святой лес был зеленый,
Но была то свята церковь Софья,
Поют в ней ангелы шестокрылы;
Пришла к ним Мария, Святая Дева,
На руках держит Христа Бога истинна,
Говорят ей ангелы шестокрылы:
«Ради Бога, Мария Святая Дева!
Ты поди в тот сад зеленый,
Нарви Ты Божьяго Древа,
