секретарше, — отметь для какого храма отпускаем, потом в газету: пусть знают избиратели. Всего хорошего, — Грибов широко улыбнулся и протянул Петру Варфоломеевичу руку. Тот на мгновение опешил, потом сделал вид, что подавился, закашлялся и, схватившись за живот, выбежал прочь…
На улице было светло и ясно, тяжелые тучи расползлись, да и ветра совсем не стало. Однако Петр Варфоломеевич ничего этого не замечал: для него все еще продолжалась начавшаяся в офисном коридоре варфоломеевская ночь. Он бережно, словно спасенное от недоброжелателей ценное имущество, нес под мышкой книги с житиями. 'Ничего, чай не пустой иду, — утешал сам себя, — не зря сходил. Да и каково им было бы там стоять?'
Только на подходе к мосту через Великую он заметил солнце. Ночь затаилась у него за спиной, а потом неслышно унеслась в сторону родного завода, чтобы дожидаться там своей привычной череды. Все возвращалось на круги своя…
Квипрокво[5] или чужие сны
Нет, не взирая ни на что, вечер прошел весьма насыщенно. Comme il faut! Началось все за беседой в его кабинете с авторитетом N. под коньячок. Решали вопросы. И, кажется, кое-что решили. После отбытия N., появился повод продолжить…
В VIP-зале “Метелицы” Сбитнев мягко присоединился к группе плотно и давно сидящих здесь коллег-единомышленников. Наконец он позволил себе немного расслабиться и неспешно закусывал Водку “Смирнофф” отварными бараньими ребрышками под соусом Руби-Порт и фаршированным муссом из гребешков и креветок. Все было достойно и ненавязчиво: и черная бабочка, оттеняющая четко отштампованную улыбку официанта, и корректные разговоры о погоде в Санта-Крус-де-Тенерифе, и даже ароматы расставленных там и сям вальяжно-развязных лилий. Тихая музыка навевала сонливость, и Сбитнев, расслаблено отдаваясь этому чувству, вяло отвечал на пустое щебетанье Вероники Карловны, жены финансиста Якова Циха. Краем уха он слышал, как на другом конце стола только что вернувшийся с Земли Обетованной Толик Шиманович живо объясняет своему соседу, носатому востроглазому художнику Симоняну, что значит правильно совершать “нетилат ядаим”. Сбитнев старался не терять из поля зрения язву Шимановича, от которого (по определению) в любое мгновение жди какой-нибудь гадости, но сейчас тот, похоже, действительно был увлечен демонстрацией собственной эрудиции. При этом он прямо-таки мелко вибрировал от самодовольства. “Не всякая вода пригодна, — говорил он с большим знанием дела, важно пощипывая себя за подбородок. — Не годится та, чей цвет, не дай Бог, изменился, например, если в ней растворилось какое-нибудь вещество. Но если это случилось, так сказать, само по себе или вода, скажем, мутна из-за естественных примесей, например, глины, но, однако, не настолько, чтобы ее отказалась пить собака — она пригодна. — Шиманович чертил в воздухе синусоиды, едва не касаясь нацменского носа Симоняна. — Если нет достойного сосуда, можно омыть руки из крана — попеременно то правую, то левую. Однако каждый раз надо открывать кран другой рукой заново, чтобы вода поступала именно под действием силы человека…”
Тут Сбитнев отвлекся, потому что Вероника Карловна вдруг больно ущипнула его под столом за коленку. Сбитнев, сделав серьезное лицо, посмотрел на дрожащие полураскрытые губы банкирши со следами майонеза поверх помады, на выкатившуюся каплю слюны и ему стало дурно. Преодолев легкую волну рвотных спазмов, он улыбнулся… и вдруг, закатив в потолок глаза и щелкнув себя по лбу, “вспомнил” про срочный звонок. “Простите, но это совершенно необходимо, — пятясь назад, лепетал он, — Совершеннейше!” С Яшей Цихом у Сбитнева были некоторые финансовые взаимоотношения, которые несколько укрепляли благополучие его семьи, так что ссориться с его нимфоманкой женой было никак не возможно, но, с другой стороны, смотреть в ее мутные от постоянного желания глаза было тоже невмоготу.
В общем зале он прошел мимо стола, за которым пьяно извивался, как дымовой шлейф над горящим мусорным баком, известный беззубый певец. Даже секундная с ним близость еще более ухудшила самочувствие. Не помогла и короткая утешительная беседа с остекленевшим экранным генералом, любителем национальных охот и рыбалок. Тот дружелюбно рыгнул прямо в лицо Сбитневу и нежно пощекотал кокетливо выглядывающий из верхнего кармана пиджака расшитый золотом генеральский погон. Полегчало лишь после выпитого в баре стакана холодной минералки. Бармен узнавающе кивнул и попытался спросить, что-то насчет последней программы… “Нет, нет и нет!”, — возмущенно оборвал его Сбитнев, и на всякий случай назвал все клеветой завистников и врагов демократии. Он хотел еще более усилить акцент на последнем, но тут появился пьяный в стельку народный артист с громкой фамилией. Он фамильярно облапал Сбитнева и проревел, похоже, играя что-то из самого себя времен какой-то там молодости:
— Веня, сукин ты сын, ты чего ж меня не зовешь на свое шоу? Я бы там задал жару! Я бы насыпал
