потоптали? Папу-то нашего, что говорить, потеснили. Ах, потеснили! Его теперь, чуть что, не то что в Испании, на дне моря достанут. Что-то надо делать, Веня, бегом делать.
— Ты никак с революционными матросами мосты наводишь? — осторожно поинтересовался Сбитнев, внимательно из-под очков взглянув на Голим Голимыча. Тот нервно погладил лысину и пожал плечами:
— А что? Мудрый телок, как известно, двух маток сосет. Они порядок в своих рядах навели. Оргвопросы решили. Так что запросто. Ну… — Голимыч вдруг заюлил, — шучу конечно, на кой мне надо эту головную боль, чтоб я так жил. Шучу.
— Ласковый. Ласковый, а не мудрый, Борис — так русские говорят, — глотнув мартини, сказал Сбитнев и пришпилил Голимыча строгим взглядом к спинке кресла. — Стратег из тебя хреновый. У нашего любезного Народно-патриотического союза сейчас как раз полная дизурия. Президент всех объехал на кривой, заговорив державным языком, и этим практически увел от левой оппозиции белых государственников-патриотов. Власть заняла патриотическую нишу, потеснив коммунистов и разных там маргиналов-националистов. Таким образом красно-белая идеология потерпела провал. А папу ты зря похоронил, у него сил достаточно.
— Да чтоб я так жил! — замахал руками Голим Голимыч. — Я костьми лягу за папу, если надо будет. На рельсы лягу! По Садовому Кольцу голым пойду! Да я за папу…
После отъезда Голим Голимыча блики от его лысины еще долго метались по дорогой викторианской мебели и темно-зеленому шелку стен…
Желания что-либо делать уже не было, кроме мягкой постели, ничего в голову не лезло и Сбитнев отправился в ванну. Заснул он на удивление мягко и безболезненно, как это бывает свойственно людям без угрызений совести. Закрыл глаза и почувствовал, как во сне ровно вздымается его грудь. Потом вокруг чуть слышно зашуршали какие-то бумаги и кто-то отдаленно не то хихикал, не то подхрюкивал. Где-то в стороне испуганно, боясь потревожить его священный сон, жались какие-то затененные неопределимые личности и среди них некто-то голосом Шимановича с чувством декламировал давешнее стихотворение… Позже, мимо скакали какие-то настырные точки и тире: безконечным канатом они протягивались сквозь сон, становясь все светлее, все ярче, ярче, ярче…
* * *
Он брел по необозримо огромному пшеничному полю, через край залитому светом. От золота под ногами и до безконечности вокруг, в глазах разгорался сущий пожар. Рядом шла высокая молодая женщина, очень высокая — так что он едва достигал ей до пояса. Она держала его за руку и вела куда-то к горизонту. Пшеничные колосья щекотали ему лицо. Они так нежно, так трогательно касались его упругих детских щек, что ему хотелось кричать от восторга. Он был совсем маленьким и его разрывало на части от желания запеть.
— А ты не бойся, пой, — угадала его мысль женщина, — ты пой, Венечка, ведь это все твое, до самого горизонта: и вперед, и назад, и вширь. Твое. Пой!
— А-а-а! — заголосил он, но вдруг понял, что не знает слов, совсем никаких слов, которые можно было бы сейчас петь. Вертелись в голове какие-то кворумы, социальные гарантии, советы Европы, но разве можно это петь? От обиды у него потекли слезы и он, подняв кверху глаза, взглянул женщине в лицо.
— Мама, мама, — прошептал он, заметив, что женщина тоже плачет. Но кроме слез, он разглядел на ее красивом лице кровоточащие ссадины и шрамы.
— Прости меня мама, прости, — быстро залепетал он, — я больше не буду. Никогда! Тебе больно?
— Ничего, я потерплю, — женщина нежно погладила его по голове, — мне не привыкать, ведь я тебя люблю.
— Я больше никогда не буду, мама! — теперь уже в голос закричал он. — Никогда, поверь!
— Я верю сынок, верю, — продолжала она ласково его оглаживать. — Верю…
* * *
До обеда Сбитнев чувствовал себя неважно. Его слегка поташнивало и на душе было муторно и тоскливо, словно он по ошибке обманул кого-то весьма нужного и полезного. Но к полудню он сумел взять себя в руки: он умел это делать; он, вообще, многое, чего умел. После обеда он подписал кое-какие документы, аргументировано доказал необходимость отмены очередной загранкомандировки для Шимановича и со спокойной совестью отправился на прием к психиатру.
На левом берегу
