каруселью вокруг своей оси, пока, вовсе скрутившись, не упал в луковую гряду.
— Ась? Чевой ты? — испуганно выпростала голову из торбы лесная баба. — Нешто тише нельзя?
— А чего нам теперь бояться? — загоготал леший, перекрывая разноголосое бреханье деревенских собак. — Теперь мы все можем!
С этими словами он разбежался и с силой влепил свое тело в угол пятистенка бабки Аксиньи. Дом вздрогнул и клацнул оторвавшимися на миг друг от дружки венцами бревен. Зазвенели стекла, густо посыпалась сверху мшистая труха, а внутри дома зажегся свет. Леший приник к окну и взглянул в прореху меж занавесками. Он увидел, как старая хозяйка, озираясь по сторонам и мелко крестясь, семенит куда-то в угол. Там, у теплившейся лампадки, она на мгновение замерла, потом встала на персточки и отдернула ситцевую шторку. Почувствовав опасность, леший отпрянул от окна, но луч необыкновенного, обжигающего света, вырвавшийся из чего-то, скрытого досель за шторкой, настиг его, ужалил и подбросил высоко в воздух. Леший заверещал, как подбитая палкой крыса, грохнулся оземь и ужом пополз в сторону дороги.
— Чур меня, чур меня! — хрипел он.
— Чевой ты гундосишь, болезный? — жалостливо спросила выглядывающая из торбы, более похожая на плоский блин, маленькая головка лесной бабы. — Нешто на тебя ладаном покурили?
— Цыц, нечисть лесная, — леший поднялся и как мокрый пес встряхнулся всем телом, — то, что я видел, тебе бы век не видеть. Жуть просто.
— Не повезло тебе, а говорил: «поп помер, все теперь можно», — сникла баба и опять начала кукситься, оборачиваясь куском бересты.
— Да не трусь, старая, — леший приосанился, пытаясь придать себе бодрости, — не все же, чуть что, к иконам полезут, небось, без попа живого про то позабудут? Ладно, надо в город двигать, там для нас поболее простора будет. Есть, где развернуться.
Лесная баба не ответила, она уже скрутила себя свитком в мешок и затаилась…
Леший, дав левого крюка, обогнул деревню и, поправив за спиной котомку, стрелой дунул на юг, в сторону спящего города. Он бежал кромкой леса, вдоль шоссе и видел сквозь просветы меж деревьев, как лихо обгоняли его редкие ночные автомобили. «Вот ведь времячко настало, — сокрушенно думал он про себя, — разве ж раньше меня кто-то мог обогнать? Да ни в жисть! Впрочем, и в болото от хорошей ли жизни забрался? Разве там мне место? Эвон как выходит: кругом поджимает нас худое людское племя!» Видно, он забылся и заговорил вслух, потому как из торбы подала голос лесная баба.
— А ты бы не гордился собой, да зарылся бы поглубжее в земельку, как я, глядишь, да и продержался бы век другой.
— Кто тебя спрашивает? — строго пресек старуху леший. — Ты бы лучше веник свой летучий достала, по воздуху сподручней будет.
Лесная баба заквохтала, зашебуршилась в торбе и, высунув наружу скромного размера метелку, постучала ей по плешивой лешачиной маковке.
— Так уж и быть, — проворчала, — возьми, пользуйся, только знаешь ли как?
— Разберусь! — отрезал леший.
Однако разбирался он долго, безтолково крутил в руках миниатюрное помело, сердито бормотал какие-то заклинания и непрерывно сплевывал на землю.
— Что с этой дрянью делать? — наконец разразился он. — Это же не летающее устройство, а драный сорочий хвост!
— Не боись, — ехидно хихикнула из торбы баба, — сдюжит, в ней четыре табуна скакунов. С толком надо подходить, с умом.
Леший ругнулся, просунул метелку между ног и, рванув пучок шерсти из-за уха, опять что-то зашептал, теперь, видно, то, что надо, потому как помело вдруг ожило, рвануло вверх и леший взвился над макушками сосен…
Летели, что б не сбиться, прямо над шоссе, легко обгоняя попадающиеся попутные автомобили.
— Теперь другое дело, — удовлетворенно проворчал леший, — нет бы сразу выдать механизм.
Баба за его плечами заворочалась, но ничего не ответила. А мимо низом пролетали темные деревни, пронеслась подмигивающая редкими огоньками Середка, грозно насупившаяся
