острогом, и опять замелькали какие-то слепые одинокие домишки… Над Елизарово летуны дали большого левого крюка: леший забоялся блистающего в лунном свете креста над куполом монастырского храма. Далее было совсем спокойно, лишь на кривой версте к ним в хвост попытались пристроиться какие-то взбалмошные белые тени, вспорхнувшие с крыши психбольницы, но леший грозно цыкнул, и они сразу отстали. Баба за спиной в котомке вела себя примерно и только тихо заунывно напевала что-то из своего лесного репертуара. Она ожила на подлете к деревне Струково.
— Ктой-то под нами? — заинтересованно спросила она, резко высунувшись из мешка.
— Машина какая-то, — равнодушно пожал плечами леший, — сколько их уже обошли.
— А давай-ка пониже, милок, — жалостливо попросила баба, — окажи милость, что тебе стоит?
Леший не стал спорить и резко спикировал вниз.
— Чувствуешь, чем пахнет? — заегозила в котомке старуха. — Прямо две конфетки, так бы и слизнула.
— Это не по моей части, — равнодушно отмахнулся леший.
— А ты пониже, пониже, милок, — нетерпеливо взвизгнула баба, — дай насладиться, дай потешиться.
Леший уровнял свою скорость с машиной и словно завис в метре над ее крышей. Все это время баба поводила из стороны в стороны крючковатым, обвислым носом и с жутким посвистом втягивала в себя воздух.
— Нравится же тебе такая мерзость, сущее извращение какое-то, — сплюнув, сказал леший своей наезднице, чувствуя как неотвратимо раздувается и тяжелеет его котомка…
* * *
В салоне «BMB» было прохладно и шумно. Магнитола ревела голосом шансонье Круга, что-то, там, про Владимирский централ. Лысый водитель густо дымил набитой какой-то дрянью беломориной, а пассажир, с мощным выстриженным затылком, тщательно снюхивал белую порошковую дорожку, просыпанную на тыльной стороне левой ладони.
— Все ништяк, Пинцет, — прохрипел он, закатывая глаза, — жизнь прекрасна!
— Ништяк, — охотно согласился водитель и затискал в переполненную пепельницу догоревшую до мундштука папиросу, — сейчас ГАИ будем проезжать, собери мозги в кучу, Мурзила.
— Какое ГАИ? — хохотнул пассажир и проговорил по слогам: ГРИ-БЭ-ДЭ-ДЭ.
— Один хрен — ГАИ, ГИБДД, — процедил Пинцет, — если бы они теперь грибами брали абиссинский налог[6], так ведь все баксами норовят.
— Косарем,[7] если что, обойдутся, — хмыкнул Мурзила, — или вилы в бок.
— Засохни, — рявкнул Пинцет, — побереги силы для дела.
— Да я этого фраера один вытрясу, — растопырил перед собой пальцы Мурзила, — душу выну.
— Смотри не лоханись, — Пинцет снизил скорость и выключил магнитолу, — все, подъезжаем…
Однако у поста ДПС было пустынно и тихо. Похоже, милиционеры благополучно почивали, укрывшись за тонированным стеклом дежурки.
— Лафа, проскочили, — облегченно вздохнул Пинцет, — теперь корки мочить не будем, а сразу за дело.
— Лафа, — поддакнул Мурзила, — вытряхнем паренька, а потом в кабачок, в «Мефисто».
— Только запомни, Шварцнеггер, — Пинцет повернулся и строго взглянул на своего соседа, — шею в этот раз ломать не надо и костей тоже — это не оплачивали. Усек?
— Усек, Пинцетик, усек, — хмыкнул Мурзила, — разве ж я виноват, что все больше дохлые клиенты попадают?
— А ты мозги в кучу перед делом собирай, — отрезал Пинцет, — лучше будет получаться.
Мурзила хотел, было, ответить, но в этот миг что-то громыхнуло по крыше и машина мелко завибрировала.
— Какого хрена? — успел ругнуться Пинцет и почувствовал, что из него, словно пылесосом, вытягивается
