смахнул весь наваленный на земле хлам, и тот, пылью взвившись в воздух, в мгновение ока напрочь рассеялся. Леший похлопал себя по бокам, пару раз для бодрости подпрыгнул и двинулся через площадь в сторону стоящего неподалеку здания пединститута. Бредущую на встречу невзрачную тень он заметил издали и сразу напрягся:
— Вот и отыграюсь, — хищно прорычал он, — не долго ждать пришлось.
— Мне кажется, как раз сейчас не стоит, — настороженно принюхиваясь, предостерегла баба.
— Буду я тебя слушать, — леший заранее вырвал из-за уха пучок шерсти, — сейчас в момент скручу и заморочу.
Тень приблизилась и оказалась миниатюрой старушкой в шелковом голубом платочке. В руках она несла пол-литровую стеклянную баночку под крышкой, в которой плескалась какая-то прозрачная жидкость.
— О-го-го! — закричал леший и подкинул в воздух разорванные клочки шерсти…
Однако, ничего не изменилось. Он сделал несколько пассов в сторону старушки и опять потянулся за порцией шерсти. В этот момент его и накрыл блистающий светом огненный поток…
* * *
После окончания вечерней службы, батюшка, благословив всех прихожан крестом, жестом подозвал к себе Пелагию Антоновну.
— Послушай, мать, — по свойски обратился он к старушке, просительно заглядывая ей в глаза, — тут такое дело: передали мне сегодня, что Вера, бывшая наша певчая клиросная, занемогла тяжело. Просили пособоровать ее срочно, ну, и причастить, а у меня, как на грех, сегодня уже заказана треба на дому и отказать никак невозможно. Ты вот что, милая, сделай: возьми водицы святой почаевской, которой давеча я всех вас кропил — из самой Почаевской Лавры мне ее паломники привезли. Так вот, водицы этой чудной возьми и святого маслица из Афона от Хиландарской Одигитрии. Маслицем болящую помажь, водицей покропи и испить дай — все страдалице облегчение будет, а завтра, скажи, утром я сам непременно буду. Пусть потерпит, болезная, а Господь укрепит. Сделаешь такую милость, дорогая наша?
— Да сделаю батюшка, отчего ж не сделать, — закивала головой Пелагия Антоновна, вспоминая большие, переполненные страданием, но удивительно кроткие глаза певчей Веры, — Она уж сколько натерпелась, бедная, ахти тошно! Посещает ее скорбями Господь.
— Ты утешь ее, как можешь, — попросил батюшка, явно обрадованный легким согласием старушки, — канон почитай о болящей, акафист великомученику Пантилеймону, ну, одним словом, сама все знаешь. Домой забеги, поужинай, дочку предупреди и к Вере. И не бойся, что поздно придешь — она, сказывают, вообще глаз не смыкает.
Батюшка на минутку скрылся в алтаре и вынес оттуда банку со святой водой и пузырек с маслицем.
— Вот возьми, — сказал, — Пелагия, духовные врачевства, и с Богом. Божие тебе Благословение…
Дома Пелагия Антоновна, наскоро поужинав, засобиралась.
— Ты куда ж на ночь глядя? — спросила дочь.
— Да одну болящую рабу Божию навестить, батюшка благословил, — и Пелагия Антоновна поведала дочери о своем давешнем разговоре со священником.
— Ты это брось, мама, — тут же встала на дыбы дочь, — куда же ты в такую пору пойдешь? У нас же хулиганы прохода людям не дают. Третьего дня женщину пожилую на Углах избили и ограбили. Чудом только живой осталась. Нет, как хочешь, не пущу. Завтра утром пойдешь…
Пелагия Антоновна пыталась, было, спорить и просить, но дочь ее, точно кремень, не поддавалась ни на какие уговоры. Впрочем, и сама Пелагия Антоновна изрядно побаивалась этих самых хулиганов — прямо таки, до коликов в животе. Поэтому поплакала она, да и согласилась. С тем и легла. Однако уснуть — не тут-то было. Мучила и терзала ее совесть, жалила в самое сердце, покоя не давала. «А вдруг как помрет страдалица Вера? — с ужасом думала Пелагия Антоновна. — Как же тогда дальше жить? Как в глаза людям смотреть? Как к батюшке под благословение подойти? Нет, надо идти…». Глянула Пелагия Антоновна на часы — два пополуночи. Поднялась тихохонько, как мышка собралась и безшумно выскользнула за дверь. Когда спускалась по темной лестнице, сердце ее трепетало от страха, как угодившая в силки птичка. Идти же следовало далече: через ближнее Завеличье к самому колхозному рынку. «Ничего, Бог поможет, оборонит», — успокаивала себя Пелагия Антоновна и твердила Иисусову молитву…
Без помех добралась она до Ольгинского моста, пересекла площадь и вышла к корпусу пединститута. И тут впереди замаячила одинокая мужская фигура. Сердце Пелагии Антоновны сразу почуяло недоброе. Усиленно крестясь, она зашептала знакомую с детства охранительную молитву: «Огради мя, Господи, силою Честнаго и Животворящего Твоего Креста, сохрани мя от всякого зла…» А старик, между прочим, вел себя
