Креза, рассказ человека обреченного на смерть, под ногами которого уже занималось пламя…
— Я победил все народы по эту сторону Галиса, — начал Крез, — и не было города, способного по могуществу и богатству сравниться с Сардами. Многие мудрецы приезжали сюда. Приехал однажды и афинянин Солон. Я приказал показать ему все мои сокровищницы, и его глаза устали, так велико было богатство их. Потом, когда он в полной мере утолил свое любопытство, я спросил его: “Гость из Афин! Мы много слышали о твоей мудрости. Из любви к ней ты объездил множество стран. Скажи: встретил ли ты уже счастливейшего человека на свете?” Я был уверен, что гость сочтет меня таковым. Меня, который имел больше всех богатств, которого любили и почитали подданные, и власть которого простиралась на многие народы и земли. Солон же ответил: “Да, царь. Я видел самого счастливого человека — это афинянин Тел”.
Он объяснил, почему считает его таковым. По словам Солона, тот жил в цветущее для его города время, имел прекрасных, благородных сыновей, ему удалось увидеть, как родились и возмужали его внуки и ему была суждена славная кончина на поле брани, где его соплеменники одержали победу. “Кто же самый счастливый после Тела?” — спросил я, надеясь теперь услышать свое имя. Но тщетно. Солон называл другие имена: никому неизвестных Клеобиса и Битона… “Неужели ты ни во что ставишь мое счастье?” — изумился я. Но Солон ответил: “Крез! Человек — лишь игралище случая. Ты владеешь великими богатствами, и власть твоя не знает границ, но так ли благополучно окончится твоя жизнь? Удастся ли тебе сохранить все это, и будет ли счастье сопутствовать тебе до конца? Если так, то ты воистину счастливейший из смертных…” Так говорил Солон, и, признаюсь, мне его слова совсем не пришлись по душе. Я отпустил его, сочтя его мелочным и вздорным человеком, незаслуженно присвоившим себе славу великого мудреца… И как я ошибся! Я почитал себя самым счастливым, а в итоге потерял все и самой жизнью теперь уже не владею…
Между тем пламя поднималось все выше.
— Затушите огонь! — приказал Кир.
Но сделать это оказалось непросто. Огромная поленница, сложенная из сухих дров, вовсю пылала и не поддавалась усилиям слуг. Внезапно, при полном безветрии, сгустились тучи, и выпал обильный дождь. От низвергающегося потока воды костер тут же потух, и Крез был спасен. Это вспомнили о нем боги…
С того момента до самого дня гибели Кира в сражении с массагетами, Крез оставался самым искушенным и мудрым советником великого мидийца. Судьба жестоко посмеялась над ним: он, прежде богатейший из смертных, потерял все, даже свободу, но взамен получил нечто не менее ценное, сделавшее его способным оценить, понять и принять образ мысли мудреца Солона…
* * *
Время тянулось медленно, ужас как медленно. Прямой лежал на нарах и изнемогал — от бездействия, от собственной беспомощности, от того, что никак не удавалось заснуть. Мысли набегали одна на другую, рождая в голове непролазные торосы… Что-то разладилось и в окружающем мире. Его целостность вдруг нарушилась, и прозрачные циклопические поверхности покрылись змейками бегущих трещин. Кое-где образовались настоящие прорехи, и оттуда выглядывал то Павел Иванович, то гримасничающая цыганка Папесса, а в одном месте просто резало глаз от ярчайшего сияния. Он взлетел вверх, приблизился — да, в этом мире он умел летать! — разглядел и даже в такой сумятице удивился: откуда здесь эта икона? Она же осталась там, в доме, что за болотом… Потом помчался вниз, пред глазами замелькали лица, целая вереница лиц, наклеенных, словно фотографии, на матовое стекло: Гриша Функ, следователь Генрих Семенович, его отец и даже директор школы Федор Васильевич… Лица были живые и смотрели на него с сочувствием и грустью. Ему это не нравилось, он хотел им что-то крикнуть, что-то недоброе, но по их глазам вдруг почувствовал опасность, которая с молниеносной быстротой надвигалась откуда-то сверху. Он отпрянул и совсем рядом, там, где он только что находился, с чудовищным свистом пронеслось нечто огромное и сверкающее, как отполированная ледяная глыба. Он рухнул следом и почти что догнал, успев рассмотреть, что это многогранный хрустальный шар, прежде чем тот ударился о землю и взорвался мириадами сверкающих брызг. Еще он успел заметить, что в каждой грани, как в маленьком зеркале, отражалось человеческое лицо, и это было его лицо…
Он проснулся, вернее, очнулся от краткого забытья, в которое провалился минуту назад. Странное дело: подобных вещей с ним раньше небывало. Разве что от чрезмерного пития. А “дурью” Сережа Прямой совсем не увлекался. Пробовал как-то, но неведомая сила словно бы оттолкнула его от опасной черты, за которой открывался бездонный провал.
Охотник сидел на том же месте в наушниках и слушал сказки радиозакладок. Сержант притащил из угла какой-то ящик и копался в его содержимом. Сержант… Прямой отметил, что не называет его больше “Кабан” — эта прозвище перестало вдруг увязываться с образом этого человека. Сержант стал ему даже симпатичен. Солдат с корнями…
Прямой вспомнил, как в детстве они играли в войну. Все хотели быть “нашими”, “русскими” и никто — “немцами”. Все хотели быть героями; жертвовали собой ради спасения друзей и презирали предателей. Кому-то иногда приходилось быть “предателем”, — этого требовал сценарий игры, — но как же все не хотели играть эту роль! Он презирал Саньку Плохиша, который чаще других был “врагом” и “предателем”, почему-то совсем не возражая против этого; играл он их даже охотно, с каким-то особенным артистизмом. Теперь Санька Плохиш — инженер, семейный законопослушный гражданин, одним словом — “наш”. А он, Сережа Прямой, кто он теперь? “Герой” или “предатель”; “наш” или “враг”?..
