Спал крепко и, проснувшись, почувствовал себя значительно лучше. Каша, которой накормил его Андрей, явно сваренная на воде, почему-то показалась очень вкусной, а горький настой из трав — просто вливал новые силы…
Вскоре Сергей хорошо изучил свое пристанище — совсем маленький домик, собранный из нетолстых бревен, законопаченных мхом. Стены внутри были не обшиты и на вбитых там и сям гвоздях висели пучки трав. Это и было единственным их украшением, если не считать вязанки золотистого лука. Домик был разделен на две половины, и в той его части, где на жестком, сооруженном из жердей, ложе лежал сейчас Сергей, находились еще лишь маленькая печь с плитой, на которой готовили трапезу, небольшой обеденный стол, лавка подле него, да аналой в углу под иконой. До всего этого практически без всякого труда можно было дотянуться рукой, даже до набранного из жердей потолка, столь невысокого, что Сергею с его ростом едва ли удалось бы здесь распрямиться. В единственное маленькое оконце виден был край поляны и маленький кусочек неба. Солнце заглядывало сюда лишь рано утром и, деликатно напомнив обитателям дома о наступившем новом дне, быстро, словно опасаясь помешать чему-то важному, удалялось по своим делам. В остальное время в комнате царил полумрак и покой. Аромат трав смешивался с запахами ладана и масла от горящей лампады. Кроме нее, да еще возжигаемой иногда свечи, иных источников освещения тут не водилось.
С половины отца Илария часто слышалось негромкое пение в один голос. Молились подолгу, совершенно без интонаций, и от этого Сергей засыпал, а, проснувшись, опять слышал монотонное гудение слов. Так прошло трое суток. Он был еще слаб и не мог подняться сам. Со стыдом приходилось терпеть ему неудобства такого своего положения, но Андрей, к счастью, оказался весьма деликатной и предупредительной сиделкой. Сергей мучительно и много думал о том, что происходило во все предыдущие дни… Роман, Алексей, полковник… Видения и реальность смешались. Многое, очень многое походило на бред, горячечный бред. Он снова и снова пытался мысленно вернуться в минувшие дни и понять нечто важное…
Здесь, в этой “келье”, — как называли свой дом Андрей и отец Иларий, — находиться было приятно и успокоительно, хотя жизнь эта, увы, казалась Сергею лишенной всякого интереса, чересчур серой. “Для чего они здесь? — думал он, — здесь же ничего не происходит? Надо идти и что-то делать!”
И все-таки это уже был не он прежний, не тот Прямой. Что-то случилось с ним, что-то серьезное. Будто бы во время лесного мытарства отломилась и утонула где-то в болоте большая его часть, а сохранился лишь некий фрагмент — беспомощно озирающийся сейчас на все незнакомое рядом. Груз прошлого, будто чугунная болванка, опустился на самое дно трясины. “Ну и ладно, пусть себе лежит…” — в конце концов, обозлившись на самого себя, заключил Сергей.
Он не привык к внутренним терзаниям, и теперь старался гнать лишние мысли прочь. Чтобы переключиться, считал жердочки на потолке, с сомнением оглядывал хлипкие стены хибары, входная дверь из которой выводила прямо на улицу: “Эти стены, пожалуй, ни от холода, ни от лютого человека не защитят”. Но было в этом доме нечто необыкновенное, какая особая основательность, которую Сергей, не понимая умом, явственно чувствовал. Это “нечто” исходило от самого отца Илария, жившего во второй половине кельи…
Отец Иларий… У него были особые, совсем не тронутые возрастом, большие серые глаза, которые смотрели чуть в сторону от собеседника, словно боясь поранить или укорить. Возникало явственное ощущение, что смотрит он дальше, нежели просто в лицо; в самую глубь, в сердце и зрит там нечто тайное и сокровенное. Это могло испугать несведущего человека, далекого от церковной среды. Только верующие приходили к нему, чтобы выложить свое самое “сокровенное”.
Когда во второй раз Сергей возвратился в сознание, он увидел рядом с собой старца, внимательно его разглядывающего. Глаза в глаза. Но уже через мгновение отец Иларий отвел взгляд в сторону. Губы его что-то едва слышно шептали, а тонкая рука с длинными чуткими пальцами мерно перебирала четки. Его худощавое лицо, на удивление белое и гладкое, было словно вылито из воска; седые волосы были собраны назад в хвост, так что открывался высокий без единой морщины лоб. Нос у него был красиво очерченный, прямой, а нижнюю часть лица скрывала густая белоснежная борода, мягкими волнами ниспадающая на грудь. В молодости, по-видимому, он был необыкновенно хорош собой. И сейчас, несмотря на годы, он оставался очень красив — особой, царственной красотой старости.
В галерее человеческих типов, с которыми довелось встречаться Сергею, подобного не было: ни с кем не сравнишь. Сергей общался и с духовными лицами, но и те были земными, думая больше о делах житейских. О чем думал отец Иларий, для Сергея оставалось полной загадкой. Наверное, о чем-то таком, о чем ему самому подумать и в голову бы не пришло. Казалось сомнительным, что может отец Иларий мечтать о чем-то дорогом и престижном: о новом, например, автомобиле, о квартире в центре Москвы или, хотя бы, о хорошем доходном месте по своей духовной части, да даже о новой для себя одежде. В то же время, несмотря на свою удаленность от земной суеты, он запросто хлопотал у плиты, копал грядку, стирал белье — в общем, как и его послушник Андрей, делал любые домашние дела, выполнял всякую работу, творя при этом свою бесконечную молитву.
Сергею запомнилась первая краткая беседа со старцем, случившаяся на исходе второго дня. В это время Сергей особенно томился: и от болезни, и от непонимания проистекающей вокруг жизни.. Отец Иларий присел на постель и сразу же стал говорить, да так к месту и точно, будто бы отвечал на вслух произнесенный Сергеем вопрос:
— Монахам Господь часто благословляет особое служение миру. Иное, нежели у мирян и даже у белого
