Ели горцы жадно и торопливо, скулы на заросших щетиной лицах ходили ходуном. “Обломали Сивку крутые горки”, — подумал Сергей.
Ахмет опять отчего-то начал поскуливать и с опаской оглядываться по сторонам. Ваха тоже, было, насторожился, но, не заметив ничего вызывающего опасение, вернулся к еде.
Заморосил дождик, и, может быть, от этого все происходящее приобрело какой-то особенно унылую окраску. Сейчас к этим людям, пусть и бывшим прежде врагами, Сергей не испытывал иных чувств, кроме брезгливой жалости. Недавно этот самый Ваха обещал, что будет резать — и сделал бы, не вмешайся случай. Но теперь ненависти не было, как и какой бы то ни было жажды мести. “Где ж они так долго бродили? — с некоторым даже сочувствием размышлял Сергей, рассматривая чеченцев, — Да и питались чем?”
— Мы сейчас уйдем, Седой, — пообещал, по-своему расценив его взгляд, Ваха, — Войны больше нет. Так? Хорошо? Теперь мир, да?
— Лады, — ответил Сергей, и его голос как будто слился с голосом сержанта Романа. Защемило от недавнего сердце, вспомнилось и о той черте, за которой кончается разрешенное воину. А теперь как раз все так и есть.
Сергей еще помедлил секунду и спокойно уже повторил:
— Лады, идите, куда вам надо.
Андрей слушал с недоумением, и в глазах его читался немой вопрос. А дождик словно подгонял, торопил: “Ну, давайте, идите же, наконец!” Они поднялись: растерянный, с горькими складками на лице Ваха и блуждающий взглядом Ахмет, с засыпанной хлебными крошками колючей щетинистой бородой.
— Как нам идти к шоссе? — спросил Ваха.
— Держитесь все время на юг, — объяснил Андрей, — километров двадцать вам идти. Там поля начнутся. Деревня будет, а дальше в пяти километрах — шоссе. С Божией помощью найдете.
Ваха кивнул, скользнул взглядом по Сергею, словно что-то хотел сказать напоследок, но промолчал и, повернувшись, пошел прочь. Ахмет покорно поплелся за братом. Пару раз он оглянулся, похоже, чтобы взглянуть на отца Илария и даже попытался, было, остановиться, но Ваха рывками увлек его вперед и скоро они совсем скрылись из виду.
— Вы что, были раньше знакомы? — спросил Андрей. — Ведь были, я правильно понял?
— Совсем немного, — ответил Сергей, — и радости это знакомство не принесло…
Чуть позже он, собравшись с духом, все-таки рассказал обо всем происшедшем. О странной и роковой цепочке событий последних дней — мучительных испытаниях, приобретениях и горьких потерях, причины и следствия коих он сам далеко еще не осмыслил. Отец Иларий слушал, как всегда, молча, глядя куда-то в сторону, а Андрей постоянно о чем-то переспрашивал — его эта история явно взволновала.
— А медведь-то, батюшка? — восклицал он, — Медведь-то каков разумник? Помните, как у преподобного Сергия был ручной и послушный медведь? Не иначе, и здесь такой? Ведь не заел никого…
— Блажен, кто и скоты милует, — сказал отец Иларий. — Преподобный Сергий делился со зверем последним кусочком хлеба, вот и полюбил его лесной великан. Но не этим только покорил его Преподобный. Известно, что святые подвижники через дивную жизнь свою, при содействии благодати Божией, восстанавливали в себе образ Божий и им, подобно несогрешившему еще Адаму, повиновалась всякая тварь. Вспоминается одна история, быть может знакомая и вам, из летописи Хутынского монастыря. Про игумена и медведя. Это случилось, ни много, ни мало — в семнадцатом веке…
* * *
Медведя видели и послушники-пастухи, и местные крестьяне. Был он огромной, необыкновенно злобной тварью, всем своим видом вселяющей ужас. Последние недели упорно бродил вокруг монастыря, рождая массу слухов и предрассудков…
Небогатым был Хутынский монастырь. Главной поддержкой его существования были хорошие пастбища, пожертвованные обители неким местным, радеющем о спасении души, боярином. Подумав, как извлечь пользу из такового приобретения, иноки порешили завести овец. Купили стадо и поставили стеречь пастухов-послушников. С тех пор овечья шерсть давала все нужное обители: и одежду для братии, и доход от продажи излишков.
Но едва только дела монастырские начали выправляться к лучшему, как появился этот медведь и стал похищать монастырских овец. Не смея сами ничего предпринять, послушники-пастухи
