— Чем?
— Деньгами…. Ведь сто двадцать окладов… За десять лет службы мужа… За вычетом, конечно, командировочных…
— Не ваша головная боль…
— Смотри, смотри… Сейчас лучшее сбережение в долларах… Они в пламени не горят, и в воде не тонут…
— Дайте приказ! Я его отнесу в бухгалтерию…
На! — Седов бросил листок.
— Тебя бы… Тебе да в тот «УАЗ», — сказала и вышла.
— Ничего, ты у меня еще по сковородке побегаешь, — прошипел Седов. — И никто не поможет… Ильюха-то тю-тю…
Схватился за телефонную трубку:
— Генка! Клев пошел…
Люба тяжело шла по улице. Апрельское солнце озаряло стекла окон, раскачивались ветви с бутонами нераспустившихся листьев, люди спешили по своим делам, и никто не знал, что свалилось на плечи женщины.
Она шла, прижав к груди пакет с деньгами: все, что отдали ей взамен мужа.
Который был для нее дороже всех денег на земле!
Видела вывески:
Что это?
Сберкасса…
Вот куда бы деньги положить…
Но вспомнила: «рубли в
Так она дошла до универмага, в витрине которого жирно выделялись надписи:
Доллары?
Ей и нужны доллары…
Она свернула в проход…
Навстречу ей шагнули двое в джинсовых куртках.
Тот, что пониже, блеснул фиксами:
— Покупать?
— Продавать? — спросил другой, сутулый.
— Что? — переспросила она.
— Вы доллары купить али продать?..
— А что, это обменник?
— Да, обменник…
— Нет, вы… Что-то не то…
— Все то, дамочка… У вас сколько?.. О, да у вас…
Слово за слово… Движение за движением… Деньги оказались в руках Коротыша… Потом Гнутого… Оба считали и торговались: «Купите у меня, отдам….», «Купите у меня…» Она уже не могла уследить, где пакет с деньгами… Где доллары… Тут сбоку раздался крик: «Чего вы здесь делаете! Здесь нельзя торговать!» Оглянулась, а когда повернулась — ни Коротыша, ни Гнутого перед ней не было… От понимания всего, что произошло, и непонимания, что такое возможно в жизни, она застонала и упала.
Она лежала на койке в общежитии, в каком-то тумане слышала гнусавый голос коменданта: «Когда выселишься? Вона, семья прапорщика ждет», сиплый голос дежурного милиционера: «У вас украли деньги. Будете писать заявление?» — и чувствовала, как в животе вовсю рвется на свободу ребенок.
Пронзительные крики облетели этажи общаги…
Неистовые от схваток…
От горечи…
И крики новой жизни…
Кто родился?
Мальчик?
Девочка?
…Ребенку предстояла не менее тяжелая, чем его родителям, судьба: расти в детском доме, потом в интернате. И может, когда-то, повзрослев, найти заросшую могилу отца — старшего лейтенанта Ильи Тимохина, матери — Любови Тимохиной, не сумевших взять злополучный жизненный барьер.
То, о чем я расскажу, происходило не так давно в одной из отдаленных от Москвы деревень. Собственно, официально деревня эта именуется селом, что, конечно, преувеличение. Когда-то до революции она им действительно была. По воскресным дням здесь проводились многолюдные ярмарки. Колокольный звон двух церквей созывал крестьян к службе. Из разных концов волости на местную мельницу привозили зерно на помол. Широкий тракт связывал село с волостным и уездным центрами, а местные укатанные дороги соединяли барскую усадьбу с соседскими помещиками. Были здесь сельская больница, начальная школа, хлебопекарня, цирюльня и дюжина лавок. Так что село было весьма зажиточным. Вся земля в округе принадлежала стареющей барыне, которая довольно умело вела сложное хозяйство и была весьма демократична с крестьянами.
После революции 1917 года помещица собрала свои чемоданы и, как говорится, не прощаясь, отбыла за границу. Местные активисты, опьяненные азартом обрушившейся на них свободы и безнаказанности, растащили с усадьбы все добро, а ее саму спалили. Та же участь постигла мельницу и обе церкви. Искореняя религиозное мракобесие, коммунары отправили одного попа в губернское ЧК, а второго повесили за то, что тот предал анафеме и проклял варваров-осквернителей. В новую жизнь свободные граждане вступили хотя и «без штанов», но с оптимизмом и зудом к строительству нового мира.
Жизнь брала свое. Постепенно коммуна превратилась в колхоз, а затем и в совхоз. Подчистили подлесок, выровняли лесополосы, распахали и засеяли землю. Стали обзаводиться колхозным стадом. Соорудили коровники. Выстроили новую пекарню, среднюю школу. Омолодили огромный яблоневый сад, оставшийся в наследство от прошлого. Словом, не пропали и без помещицы. Однако то ли в силу недостатка опыта ведения большого хозяйства, то ли в результате определенного разгильдяйства, а скорее всего, наличия и того и другого, коллективное хозяйство постоянно преследовали напасти и неудачи. Наводнения, засухи, неурожаи, падеж скота, пожары случались здесь чаще, чем у соседей. Руководителей поначалу расстреливали, затем ссылали, потом сажали и отстраняли. Местные жители все списывали на невезение. Немногочисленные оставшиеся старики, правда, судачили про проклятье попа, но только шепотом и с оглядкой, опасаясь даже своих детей и внуков — воинствующих атеистов.
Во время Великой Отечественной войны всех мужиков забрали на фронт, а когда немцы оккупировали село — детей, подростков, молодежь и молодых баб угнали на работу в Германию. Село почти опустело.
После войны пришлось начинать все сначала. Вернулось несколько увечных мужиков, кое-кто из угнанных, но в основном появилось много переселенцев, отбывших срок заключения, а затем и амнистированных. Государство помогло им организовать новый совхоз племенной направленности. Снабдили его техникой, посевным материалом, скотом. Присланные бригады строителей построили поселок
