для будущих рабочих, коровники, восстановили школу, пекарню. И опять жизнь завертелась, закрутилась. Однако ненадолго. Первая волна приезжих была и последней. Постепенно она схлынула и рассосалась. Люди уезжали в города, искать, где лучше. Дети рождались все реже и реже. Единственным пополнением населения были отсидевшие уголовники-москвичи, которым не дали новой прописки в столице. Между тем напасти и неудачи продолжали преследовать селян. Возродившиеся было поля с посевами хлеба и кормовых стали сокращаться, техника ветшала и ломалась, племенное стадо редело. В апреле 1986 года село накрыло радиоактивное чернобыльское облако.
Именно в этом селе в 1992 году мы приобрели домик с садом. Причину столь странного выбора попробую объяснить. До этого владения у нас была вполне приличная дача в подмосковном дачном поселке Абрамцево. Однако по определенным причинам, которые я не буду приводить, нам пришлось продать ее. Вырученные деньги мы передали одной из компаний, которая строила дачные коттеджи под Москвой. По договору, новый дом должны были построить уже через год.
Моим стареньким родителям, привыкшим проводить лето на даче, я хотел подыскать более-менее адекватную замену всего на один сезон. Поэтому объявление в газете о продаже домика с садом в деревне за весьма недорогую цену меня заинтересовало. Я созвонился с его московским хозяином, и мы морозным декабрьским утром поехали смотреть владение. Триста пятьдесят километров, отделяющих его от Москвы, пришлось преодолеть тремя видами транспорта — поездом, электричкой и автобусом. «Одноразовый» дом и участок мне приглянулись, и мы там же в поссовете оформили договор купли-продажи. Ранней весной мы перевезли родителей и наш скарб со старой дачи на новую. Таким образом, мы оказались в селе со странным названием «Лопать».
Его разрезали четыре длинные улицы с теснящимися вдоль избами: на крошечных приусадебных участках. Имелись магазинчик, баня, почта и средняя школа, в которой учились около двадцати детей. В центре располагались поссовет и контора совхоза. Стадо так называемых племенных коров насчитывало с сотню тощих и грязных буренок и пару десятков молодняка. Его обслуживало несколько старых, практически отслуживших свой срок сельхозмашин. Гордостью совхоза была лесопилка, которая и давала основную прибыль. Поссовет возглавляла молодая горластая бабенка. Совхозом руководил сорокалетний мужчина с красным от частых возлияний лицом и неоконченным высшим образованием. Все звали его Наумычем. Это был довольно энергичный и предприимчивый человек, особенно если касалось его личной выгоды.
Население здесь было, в основном, пришлое, разношерстное. Единственно, что всех объединяло, это пьянство. Пили все — и мужики, и бабы, и старики, и молодежь. Наумыч, как мог, поощрял этот порок, что давало ему возможность манипулировать и управлять людьми. Нравы в селе царили вольные. Неженатые, почти все, кто был еще дееспособен, переспали друг с другом. Однако дети не рождались, да и вообще маленьких детей в селе не было… По вечерам улицы пустели, и лишь у дома местной поставщицы «паленой водки» Дуськи царило оживление. Люди собирались по домам теплыми компаниями, и из окон доносились разухабистые песни, крики, мат, визг, плач и ругань. Чаще всего такие посиделки заканчивались взаимным мордобитием.
Бывший когда-то тракт превратился в широкую улицу, всю заросшую бурьяном, изрытую канавами, промоинами и развивающимся оврагом. По окраинам села стояло с десяток изб, покинутых хозяевами, и их безжалостно потрошили местные жители, сдирая для собственных нужд шифер, доски, выламывая годные бревна. За селом, на сотни метров вокруг, разбросаны прилегающие друг к другу аккуратные квадратики посадок яблонь, слив, смородины, малины, кустов сирени и жасмина. Когда-то внутри этих садиков стояли избы и жили люди. Теперь там все заросло чертополохом и даже фундаментов домов не осталось, их разобрали по кирпичику. Брошенные сады стояли на потребу всем одинокие и беззащитные. Какую-то мистическую печаль испытывал я всякий раз, проходя мимо и слыша глухие удары о землю падающих перезрелых яблок, плотным слоем устилавших подножья деревьев. Они никому не были нужны. И лишь единицы сельчан, державшие коров и свиней, приходили сюда с ведрами.
Навевал грустные мысли и мертвый поселок из двух десятков бетонных коробок пустых домов, построенных для будущих рабочих совхоза. Рабочие так и не появились, местное население сократилось, да и жить в этих насквозь промерзающих зимой строениях было невозможно. Так и стояли они, как памятник глупости и разгильдяйству, постепенно отдавая свои детали и конструкции охочим до халйвы сельчанам.
На краю села блестела гладь довольно большого пруда- озера, перегороженного дамбой со стоком для воды и питающегося ключевой водой со дна и из нескольких родниковых ручьев. Из села через дамбу шла небольшая грунтовая дорога, где вдоль лесополосы протянулась небольшая улочка с несколькими редко стоящими домами. Местные называли это место «Сторона». Здесь редко появлялись посторонние, было тихо, спокойно, и бурная жизнь сельчан сюда не докатывалась. Наш дом находился именно в этом месте, вблизи пруда. Позади домов тянулись большие приусадебные сады и картофельные огороды, а еще дальше колосилась рожь в зеленом обрамлении лесополос.
Ближайший дом находился от нас метрах в ста и принадлежал тоже москвичам. Так что мы жили тихо, мирно и уединенно. Зачастивших в первое время алкашей, просивших сто граммов на опохмелку или взаймы, мы быстро отвадили, сообщив, что у пенсионеров денег нет, а алкоголь мы не употребляем и не держим. Жил, правда, у нас на «стороне» один пьяница и дебошир, лет шестидесяти, по прозвищу «Чапай». Это прозвище он получил за свои постоянные агрессивные наскоки на людей. Цроходя мимо нашего дома, он всегда орал что есть мочи ругательства как в наш адрес, так и в адрес москвичей в целом. Отвечать ему было бесполезно, да и небезопасно. Дюжий мужик, огромной силы, всегда носил с собой дубину, которую мог, недолго думая, пустить в ход. Поэтому мы никак не реагировали на его выпады. Вскоре произошел случай, который избавил от него всех и навсегда. Но об этом позднее.
Жили мы всемером — мама с моим отчимом, моя жена, дочкин метис овчарки Рэм, пуделиха Зетта, ее годовалый сын Чарли, кошка Бесси и я. Отчим, выходец из деревни, носил в себе неизлечимую болезнь, но сюда приехал с удовольствием, видимо, хотел напоследок глотнуть родного деревенского воздуха. Зетта тоже болела и накануне отъезда перенесла тяжелую онкологическую операцию. Мы занимались своими делами в саду, на огороде и старались поменьше контактировать с местными. Но совсем изолироваться было невозможно, и мы постепенно установили с сельчанами ровные доброжелательные отношения. Встречались чаще всего в магазине и на почте, да по дороге туда и обратно. Звали они нас, как принято в деревнях, по отчеству, жену — Петровной, меня — Макарычем. В определенные дни приезжала автолавка, привозила что-нибудь интересное, чего не было в магазине. Тогда еще задолго до ее прибытия набегал народ и выстраивалась большая очередь. В результате мы с женой, как основные добытчики, со всеми перезнакомились и местные лица нам примелькались. Но изредка появлялся человек, вид которого меня беспокоил и даже настораживал. В селе и ближайших двух деревеньках он не жил и приходил раз в месяц на почту за получением крохотной, непонятно за что назначенной пенсией. Заодно заходил в магазин и всегда покупал одно и то же — три буханки черного хлеба и пачку пиленого сахара. Одет он был в брезентовую куртку, серую рубашку, защитного цвета штаны и резиновые сапоги. На голове — круглая войлочная ермолка, за спиной — рюкзачок. На вид лет шестидесяти
пяти. Длинное, прорезанное глубокими морщинами лицо окаймляла шотландская бородка. Нос был слегка искривлен и напоминал боксерский. Особо выделялись глаза! Огромные, чуть навыкате, черные без зрачков, они горели мощным внутренним пламенем. Он был худ, высокого роста, ходил сутулясь, слегка наклонив голову. С сельчанами общения избегал, но если случалось, старался не смотреть в глаза, отвечал коротко и поскорее уходил. Но иногда сам находил собеседника, и они довольно долго общались между собой. О чем? Оставалось неизвестным. Те, кто с ним беседовал, на расспросы любопытствующих отшучивались или отвечали односложно: «о погоде», «о грибах» и тому подобное. Как-то раз в магазине я случайно поймал его тяжелый, пристальный взгляд, устремленный на меня, который за долю секунды проскани- ровал меня насквозь. На это мгновение я как бы выпал из реальности. Все вокруг перестало для меня существовать, я видел только два горящих источника необузданной энергии, которая лилась прямо в мой мозг. Мгновение прошло, а с ним и мое оцепенение. Человек поспешно отвел взгляд в сторону.
Неудивительно, что он необычайно заинтриговал меня. На все мои расспросы об этом странном человеке сельчане отвечали уклончиво и неопределенно. Его явно боялись и называли «лесным человеком». Единственно мне удалось узнать, что объявился он около года назад, живет где-то в лесу, то ли в землянке, то ли в шалаше, никто толком не знает., Место и даже направление жилища неизвестно.
