Машину просить не стал. Знал: Глашка костьми ляжет, но ее не даст.
Заспешил к трамвайной остановке. По календарю весна, а на стволах и кустарниковой россыпи ни листочка. Словно природа и не собирается завершать свою зимнюю спячку.
Омытый дождем город солнечно поигрывал. Даже остовы деревьев уже казались не такими черными, а скорее серыми, размытыми в мерцающем пространстве.
Нотариус, сухощавая женщина с перевязанным вокруг шеи платком, оформляя документы, долго причитала, что людям ее профессии по нынешним временам трудно и рискованно жить. И только дураки завидуют им.
— И что самое интересное, — заметила она, стукая толкушкой по документам, — мама моя не раз говорила: главное в жизни не то, как ее прожить, а то, чтобы легко умереть…
«Небось, завидует мне, — думал юрист. — Но не предполагает ведь, в каком таракан-тараканстве служить приходится…»
— А вы знаете, — сказал, забирая бумаги, — нам с вами дополнительные деньги как бы за вредность причитаются. Как тюремным работникам: им и за риск, за боязнь доплачивают…
Тарас Леонтьевич вернулся в банк.
— Вами тут Недремлющее око интересовалось. А вы, видать, цветочками нашу жизнь занюхивали. — Анюта бросила на стол юристу клиентскую папку.
— Разве это жизнь, если я даже к любовнице на час не могу отлучиться! — выдал с одним желанием, чтобы только отцепилась.
У Анюты от удивления брови рваными полукружьями пошли вверх.
Потянулся носком ботинка к пробегавшему по полу таракану и, потеряв равновесие, свалился.
«Вот тараканы, живучий народец! Сколько их ни прихлопывай, все равно всех не перебьешь…»
В коридоре столкнулся с Балянским.
— Вижу, приоделся. И огурчиком попахиваешь. А ко мне ни ногой. Там тебя Глафира дожидается.
— Слушай, опекун! Я могу с ней поговорить минут десять, но за это время мы миллионов сто потеряем. Так что пусть выбирает…
Вечером жена на пороге насупленно разглядывала его, как будто видела впервые.
— Вот в театр прошлый раз ты со мной в свитере ходил. А чтобы с нотариусом поговорить, тебе обязательно было пиджак напяливать на себя. И откуда еще эти благоухания восточные?..
— Ты мне тут Отелло в женском роде не разыгрывай. Платочек мой, как видишь, на месте.
— Понимаю! Весна идет — ароматы несет…
Супруга резко повернулась и в сердцах загремела посудой на кухне.
А утром снова услышал:
— Значит, к другой потянуло…
Ничего не ответил, хотя дико хотелось завыть.
В приемной секретарша, не глядя в сторону Тараса Леонтьевича, небрежно процедила:
— Занят.
— Это гора с горой не сходится, а руководство со своим юристом обязано сойтись. — Рядом плавно присела вся улыбающаяся и со светящимися глазками Глафира Львовна.
— Надеюсь, если мы продолжим у меня в кабинете, наш банк на этот раз не потеряет сто миллионов?
Разговор начался на деловой ноте.
— Вам удалось заверить документы? Там ведь миллиардами пахнет.
— Все оформлено в соответствии… Зарегистрировано своевременно… Накладок не будет никаких…
Говорил, а сам опасливо косился на нее: неужели не отмыл этот проклятый Анютин дезодорант? Вроде не морщится…
— Да я ведь ничего, боже упаси! — Глаза Глафиры заискрились. — Я же друг ваш… А что Балянский вам тут наговорил, давайте его пригласим и разберемся…
— Не надо!
— Я, Тарас Леонтьевич, наоборот, хотела вас защитить… Ведь на вас с жалобами… А я…
Странное дело, говорил с кадровичкой и был уверен, что именно она всю эту кашу заварила, смотрел в ее светящиеся глазки, и гнев куда-то выветрился…
«Вот Хопербанк! Вот клоповник…»
Направляясь домой, Тарас Леонтьевич вышел из банка и, пряча глаза от расплавного солнца, пробивающегося сквозь пряди ивы, залез пальцем себе в ухо.
Вытащил из уха серную коросту и испуганно оглянулся: «Хорошо, хоть не сказали, что у меня еще и уши грязные…»
С неприятным осадком на душе Тарас Леонтьевич собрался к отцу Феофилу, который давным-давно приглашал его.
— Ты куда в такую рань? — спросила жена.
— В храм сходить надо.
— Сначала грешишь, потом грехи замаливаешь?
Чего ей скажешь…
Жена перевернулась на другой бок.
Во дворах сталинских домин нашел бывший двухэтажный садик, который теперь за ненадобностью (смертность давно вдвое превысила рождаемость) был отдан под церковь. Над крышей возвышался барабан, который облепили леса.
— Выходит, купол еще не закрыл…
Вокруг прихода чернели кучи мусора, а вдоль дорожек тянулись к небу тонюсенькие деревца. Дождавшись окончания службы, заглянул в алтарь к батюшке, который разоблачался из всего церковного.
— А ну крестись! — тот строго показал на покрытый парчой четырехугольный стол с Евангелием.
Тарас покрестился.
— Бей поклон!
Тарас наклонился.
— Еще! Еще!
Только потом батюшка поприветствовал банковского юриста.
— Что, шеф каяться послал? — батюшка снимал поручи с рукавов.
— Если бы… Он еще до этого не дорос…
— Да, вы — мирские, многого не ведаете, у вас голова все никчемным хламом забита… Ведь будь твой шеф более благоразумным, он без подсказок жертвовал бы на храм, без напоминаний. Но что же тут скажешь, видимо, ему еще не суждено это свыше…
Юристу от слов батюшки сделалось легче.
— Точно! Точно, не суждено…
— Потом все ему вспомнится…
Они вышли из алтаря и прошли в притвор, где за дверкой в маленькой светелке батюшка предложил:
— Потрапезничаем?
Седовласая матушка поставила на длинный стол тарелки с борщом. Батюшка пропел молитву, покрестил пищу, и они сели.
— Вот знаете, — говорил, хлебая борщ, отец Феофил, — ведь все в мире имеет свое обоснование. И ничто спроста не происходит. Взять ваш банк. Ему разрешено свыше вот так крутить деньги. Он и крутит. И не догадывается, что благословение получено крутить во имя общего блага, а не токмо себе в карман…
Юристу было приятно слушать про божьи кары, ожидающие отступника Манина, и он даже испытал
