нечто похожее на благодать.
Отзвуки белодонской истории присутствовали в разных городских уголках. На узком, по современным меркам, проспекте своими роскошными ампирными окнами выделялась центральная гостиница, в которой когда-то праздновал освобождение города от красноармейцев белогвардейский генерал. Огромным балконом затенял тротуар бывший губернаторский дом, а ныне казначейство. Устремлял в небо свои монолитные этажи совдеповский телеграф. Там во дворе не так уж давно расстреливали «врагов народа» чекисты.
К проспекту с одной стороны липли ветхие дома и фабричные общаги; с другой — корпуса кондитерки, макаронки, университета и тюрьмы.
Среди городских реликвий своей помпезностью выделялся облепленный кранами и лесами высотный дом высшего разряда. Многие местные начальники и денежные мешки мечтали иметь в нем квартиру, где с лоджий открывался вид на всю округу, прорезанную ровной полосой шоссе на Москву.
Манин знал о строительстве престижного дома и наводил мосты. Но влезть туда за здорово живешь оказалось невозможным — своих халявных начальничков было хоть отбавляй: генералы, прокуроры, главы администраций… Оставался другой путь. Вот почему он обхаживал чету Коркуновых, устраивал им крымский отдых и оказывал самые неожиданные услуги: квартира ценой в круглехонькую сумму была неподъемна ему самому.
При каждом удобном случае он ехал на стройку, взбирался на площадку верхнего этажа и упивался полетным видом, сам с собой разговаривая:
— Знали бы моя мать доярка и батяня участковый, что их сын будет жить в квартире, где два туалета, две ванны и в каждой комнате хоть мяч гоняй…
Приближался юбилей белодонского филиала банка. По филиалу полетели слухи о банкете. Заморенные корпением за дисплеями, возней с бумагами, сотрудники восторженно обсуждали предстоящий праздник и с упоением готовились к нему. Манин покуражился, посопротивлялся предстоящему торжеству, но круглую сумму отвалил.
В субботний полдень от порожков банка отчалил заполненный галдящими работниками «Икарус». Когда он еще петлял, выбираясь из города, с неба полил дождь.
Манин со своей супругой, одетой в вечернее платье от Версаче, чинно сидели на переднем пассажирском сиденье. На стук сзади Манин обернулся.
— Говорила же тебе, Борис, что нужно в городе организовывать, — пробурчала Глафира.
Манин пожал плечами.
В салоне шумели: «как в такой ливень в лесу?», «не застрянем ли?», «не напоремся на кабанов?».
Сквозь заливаемые водой окна не было видно ничего. Кто-то загремел стаканами. Зазвучали тосты. Манин с супругой делали вид, что не слышат голосов их сына Кирилла и дочери Глафиры.
После получасовой езды автобус пыхнул тормозами у дверей панельного строения, похожего на кинотеатр. Сотрудники по одному попрыгали на крылечко и собрались в зале с длиннющим, призывно накрытым напитками, фруктами, салатами столом. У колонн разбирали музыкальные инструменты приехавшие музыканты.
— Ты сюда… — рассаживала сотрудников Глафира. — Анюта! Ты туда!
Заместитель главного бухгалтера нехотя прошла к противоположному от Манина и его жены краю стола.
Глафира поправила рюшечку, окаймляющую декольте платья, и подняла бокал:
— Я хочу предложить выпить за нашего любимого, пусть не удивляется этому его жена, — посмотрела на богато одетую шатенку, — Бориса Антоновича, который привел нас к благополучию!
— Слава!
— Слава!
— Слава! — раздалось.
Оркестр исполнил туш.
Юрист наклонился к уху безопасника:
— Во, лижет…
Вздрогнул от:
— Слово Тарасу Леонтьевичу! Слово нашей юстиции!..
Тарас обмер. Он не собирался выступать. Да и не в правилах у
него было кого-то расхваливать. Стал отнекиваться, но когда зал заскандировал «Юристу слово! Юристу…», оторвался от стула.
— Вы знаете, раз уж зашел разговор о нашем руководителе, то я вот что хочу сказать. У меня начальников было много. Один — еще в райкоме комсомола, потом занимался приватизацией и разбазарил полгорода. Его посадили за взятки…
Раздались смешки.
— Другой, — продолжал юрист, — директор комбината… Людей давил… Его чуть не сожгли живым на даче… Чудом спасся…
Повисла совершенная тишина.
— Так выпьем за Бориса Антоновича, чтобы ему никогда не грозили ни решетка, ни огонь!
Что тут поднялось: кто кричал, кто визжал, кто хлопал в ладоши, а Манин с бледным лицом трясущейся рукой протянул свой бокал к юристу.
Они чокнулись.
Глафира, мрачная как смерть, свалилась со стула.
— Ты чего, перепил? — толкнул в бок Тараса Леонтьевича безопасник.
— А что?.. Я экспромтом…
Закричали:
— Кто следующий?
Поднялся Жора Жигов:
— Я предлагаю тост за корешок жизни — за секс!..
Поставил стакан на локоть и выпил водку с локтя.
Махнул рукой ожидающему команду оркестру,
— А чего это я Вероники не вижу? — спросил, жуя кусок мяса, безопасник.
— Она там, где Глаша, нос не кажет, — ответил юрист, озираясь по сторонам.
Анюта направилась к Манину. Было видно, что она собирается пригласить его на танец. Жена Манина вьшрямилась, поправила прическу. Дорогу Анюте преградила грудь пришедшей в себя Глафиры.
— Человек-закон! — молдаванка повернулась и сделала реверанс перед Тарасом.
Тарас Леонтьевич взял под руку блондинку, и они, высоко поднимая ноги, запрыгали из одного края зала в другой. В прорезях клешеного платья засверкали жилистые ляжки молдаванки. Манин налился кровью. Жена прикрыла свое лицо рукой.
Дочь Глафиры прилипла к Кириллу, который дегустировал выставленные на столе спиртные напитки. Когда Кирилл повис на спинке стула, переключилась на еще трезвого Павла.
Глафира не отрывала глаз от Дмитрия — тот в центре зала обнимал кассиршу Поновскую, сместил Полину к выходу, и они скрылись.
— Проверь, что они там? — ущипнула ногу безопасника Глафира.
— Это в мои обязанности не входит! — огрызнулся Балянский.
— Снова в командировку захотел?
Балянский поерзал и вышел: до гробовой доски он не сможет забыть поездку в двухместном купе с банковскими мешками.
Дмитрий тискал Полину в коридоре. На улице.
Уже телком парило солнце, и воздух пенился от свежего озона.
Николай Павлович заметил, как Дмитрий снял рубашку, стянул брюки, разбежался и плюхнулся в
