– Как поживает ваша супруга?
– Хорошо. Надеюсь, ваше высокое величество пребывает в добром здравии?
– Слава богу! Пожалуйста, садитесь.
Он указал на кресло в углу, где обычно вел беседы с иностранными послами и официальными лицами. Нуредин-бей отметил про себя, что король утратил былую стройность и живость. Он оплыл, постарел, его волосы поредели, но импозантен был все так же.
– Закуривайте.
– А вы, ваше высокое величество, по-прежнему много курите?
– Наверно, еще больше.
– Прошу вас, не курите так много. Это вредно для вашего здоровья.
– Знаю, но что поделаешь, привык. Не могу работать без сигарет, а вы ведь знаете, я работаю почти круглые сутки.
– Да, ваше высокое величество. Такая работа не на пользу здоровью.
– Знаю, но иначе никак нельзя. Приходится идти на жертвы во имя долга перед отечеством.
– Но, ваше высокое величество, ваше здоровье драгоценно для нас. Отечество не может принять такую жертву, – с прочувствованной миной сказал Нуредин-бей.
Газеты расхваливали поразительную работоспособность короля. Они сообщали, что король работает по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки, именовали его «величайшим тружеником века». 'Конечно, – думал Нуредин-бей, – все что угодно можно утверждать о человеке, отгороженном от внешнего мира высокими стенами, вооруженной охраной, слугами и адъютантами. Разве узнаешь, сколько он работает на самом деле? Положим, он действительно много работает, но что же он конкретно делает? Ведь он не написал ни одной книги, ни одной статьи. Послания, которые он направляет парламенту из года в год как суры корана, пишут за него другие, а все речи, произнесенные им за пятнадцать лет правления, едва ли составят тоненькую брошюрку. По сути дела, продолжал размышлять Нуредин-бей, он, пожалуй, единственный из всех современных правителей, у которого на счету нет ни одной печатной работы.
Нуредин-бей забыл, очевидно, о бесчисленных распоряжениях и указаниях короля, а ведь им Зогу Первый посвятил все свое дарование. Они могли бы составить целые тома!
– Да, Нуредин-бей, приходится много трудиться. Ведь в моем положении необходимо знать все. Один только просмотр информации отнимает у меня полдня.
– Я понимаю, ваше высокое величество.
– А в нынешней ситуации мне особенно важно быть хорошо информированным о людях, которые меня окружают. Король должен досконально знать своих приближенных. И чем больше он кому-то доверяет, тем тщательнее должен его проверять. Про врага можно знать лишь основное, о друге же надо знать все, каждый его шаг, ведь в случае измены друг может причинить гораздо больше вреда, чем откровенный враг.
– Совершенно верно, ваше высокое величество. Простите меня за нескромность, чьи это слова? Макьявелли?
– Нет. Так говорю я.
– Гениально!
Король, словно решив вконец сразить Нуредин-бея своей мудростью, продолжал:
– Королю не следует ни в коем случае показывать, что он знает до тонкостей, чем занимаются его люди. Наоборот, он должен вести себя так, словно ничего не знает о них и не вмешивается в их дела, а доверяет им. До такой степени, что позволяет свободно действовать от своего имени. Это хорошо уже тем, что в случае, если кто-нибудь из министров зарвется и разозлит народ или вообще сделает что не так, король, даже если и поддерживал его, может, когда надо, вмешаться, возмутиться действиями, предпринятыми якобы без его ведома.
– И это тоже…
– Да. И к этому выводу я пришел сам.
– Это гениально!
– Так что люди, которых король подбирает для проведения своей политики, должны быть вроде жертвенных баранов на байрам. Совсем неплохо, если народ их ненавидит. И чем сильнее ненависть, тем лучше – они вернее будут служить своему королю, видеть в нем свою единственную опору. И тем легче королю – он может, наказав своих министров, направить именно против них весь гнев народа.
– Простите меня, ваше высокое величество, но как же совесть, чувство дружбы и душевной привязанности к своим верным слугам…
Король холодно прервал:
– Никогда не примешивайте к политике чувства и нравственные категории. Политик должен начисто отметать вредный вздор, именуемый совестью, он должен быть свободен от всякой дружеской привязанности, от всей этой сентиментальной чепухи.
– Прекрасно подмечено, ваше высокое величество.
– Это слова Гитлера, канцлера Германии. Но оставим это, Нуредин-бей. У нас еще будет достаточно времени поговорить обо всем. Давайте займемся делом. Я пригласил вас, чтобы предложить вам новый пост. Хочу сделать вас своим советником, министром двора. Выбирая именно вас на этот пост, я руководствовался тем чрезвычайно высоким мнением о ваших качествах, которое у меня сложилось. При нынешней международной обстановке, я считаю, нам необходимо еще теснее сотрудничать друг с другом на благо нации.
– Ваше желание для меня закон, ваше высокое величество. Я всегда был и пребуду до смерти вашим верным слугой, – проговорил Нуредин-бей, поднимаясь с поклоном.
– Сидите, сидите, Нуредин-бей. Поздравляю вас с новым назначением. – Король протянул ему руку. – А теперь я представлю вам членов кабинета.
Он тряхнул колокольчиком.
В дверях вырос старший адъютант. Щелкнув каблуками, он застыл.
– Пусть войдет министр просвещения.
Согнув туловище в глубоком поклоне, вошел длинный, сухопарый старик с дряблыми щеками.
– Прошу, господин министр, – обратился к нему король, не двигаясь, – знакомьтесь с моим новым советником, господином Горицей.
Министр просвещения, пожав руку Нуредин-бею, продолжал стоять с папкой в руке.
– Господин министр, я заметил, что наша печать много пишет о каком-то Дес Картесе.[83] Кто этот Дес Картес?
Король произнес это имя с ударением на последний слог, отчетливо выговаривая 'с'.
– Французский философ, ваше высокое величество.
– Коммунист?
– Нет. Он умер задолго до появления коммунизма.
– Значит, не опасен?
– Нет, ваше высокое величество.
– А что еще интересного в печати?
– А еще, ваше высокое величество, регулярно публикуются четыреста приключений Насреддина и стихотворения, посвященные вашему высокому величеству. Я хотел бы, если позволите, прочесть вам некоторые из них.
– Послушаем.
Министр раскрыл папку и прочел:
– Кто это сочинил?
– Каплан-бей, ваше высокое величество.
– Который дипломат?
– Так точно!
– Как вам нравится, Нуредин-бей?
– Замечательно! Просто великолепно! Каплан-бей – тонкий поэт.
– Да-да, я его знаю. Тонкий да длинный как палка, а ведь живется ему неплохо в его миссии. И чего же
