— На суше я человек, а в море котик.
— Но как ты это делаешь? Ты… Кто ты на самом деле?
— Я одновременно и тот, и другой. И в то же время я не то и не другое. Не человек и не зверь. Прежде чем Бог создал человечество, он создал небеса и землю, воду и огонь. С каждым таким творением формировались изначальные народы, элеметали, дети воздуха, земли, моря и огня. Селки — это дети моря.
— Хм… Это очень интересно. Но я знаю твою семью. Я знаю твоего отца, знаю…
— Мой отец — человек. —
Реджина слегка наклонила голову, словно пыталась сглотнуть. Дилан терпеливо ждал, пока ее практичный ум разберется в смысле услышанного.
— Но твои брат и сестра…
— Они пошли в нашего отца, — ровным голосом сказал он. — Большинство отпрысков у селки и человека оказываются людьми.
Она потрогала рукой свой живот под просторной футболкой или ему это только показалось? Действительно ли она подумала об их отпрыске? Их ребенке… Кулаки его сжались.
— Ну и когда ты узнал, что ты…
— Селки.
— …не такой, как все? — закончила она.
Он не любил думать об этом. Ему не хотелось об этом вспоминать.
— В тринадцать.
— Вау… — Она задумчиво посмотрела на него. Он почувствовал, как ладони его стали влажными от пота. — То есть еще до полного полового созревания.
Ее шутливый тон снял напряжение.
— Это произошло как раз перед тем, как вы с матерью ушли отсюда, — заметила она.
— Да.
— Тяжело тебе пришлось.
Он отрицательно покачал головой.
— Уехать отсюда было моей идеей. Моим выбором. Моей…
— Да брось ты! Тебе было тринадцать. А матери твоей сколько? Где-то в районе сорока?
Во рту у него пересохло.
— Намного больше.
Реджина вопросительно посмотрела на него.
— Селки бессмертны. Мы не стареем, как это происходит у людей.
— Вот как…
Снова возникла пауза. Она переваривала эту новую для себя информацию, и он пожалел, что не находится сейчас где-нибудь в прохладной темной глубине океана.
— Но она все-таки умерла. Ты ведь сказал, что она умерла?
— Она погибла. Утонула, запутавшись в рыбацкой сети через год после своего освобождения.
Он винил в этом также и себя. Реджина вздрогнула.
— Но это ничего не меняет. Твоя мать была взрослым человеком. Она в любой момент могла расстаться с тобой. Или сделать так, чтобы ты остался.
— Она не могла уйти. Раньше.
— Почему?
В нем закипала черная обида. Он проглотил ее.
— Мы не можем менять облик, мы не можем вернуться в море без котиковой шкуры. Моя мать выходила на берег, чтобы… встречаться с моим отцом. До того как родились мы. До того как они поженились. Думаю, они поженились. — Дилан очень тщательно подбирал слова, но ему не удалось скрыть горькое выражение лица. — Однажды ночью, когда она спала, он забрал ее шкуру и спрятал.
— Она выходила, чтобы встречаться с ним… — повторила Реджина.
Он должен был догадаться, что она сфокусирует свое внимание вовсе не на том, на чем надо. Она была человеком, к тому же женщиной. Она не способна понять, что управляет такими, как он.
— Да.
— Значит, он был для нее по крайней мере привлекателен.
— Но это не давало ему права пытаться удержать ее, — раздраженно сказал Дилан. — Контролировать ее.
— И сколько еще она оставалась с ним после этого? Тринадцать лет, четырнадцать?
Он хмуро смотрел на нее.
— У нее не было выбора.
— У них было трое детей.
Дилан не мог больше говорить. Именно он нашел шкуру своей матери. Именно он принес ее ей. Именно он разрушил их семью.
Он молча смотрел в глаза Реджине, пораженный и смущенный бушевавшими в нем чувствами. Словно ему снова было тринадцать, и он был подавлен и приведен в смятение изменениями, которые происходили в его теле, и разрывался между своими привязанностями и глубокой, отчаянной тягой к морю.
Стараясь дышать ровнее, он напомнил себе, что уже давно не тот мальчик. Он не был жертвой эмоций. Он был селки, бессмертный и непроницаемый для человеческих чувств.
— Калеб знает? — спросила Реджина, возвращая его в водоворот человеческих страстей и отношений. — О том, что вы с матерью своего рода…
Глаза его сузились.
— Уроды? — тихо сказал он.
Она скрестила руки на животе.
— Я хотела сказать «сирены», но ты можешь называть себя как угодно. Так он об этом знает?
— Он знает. У него в последнее время появился определенный опыт общения с… сиренами.
Рот ее приоткрылся.
— Боже мой! — выдохнула она. — Мэгги?
Маргред ее подруга, подумал Дилан, и в груди появилась неприятная тяжесть. Разумеется, Реджина, с ее пылкой преданностью дружбе, с ее добрым сердцем, не отвернется от Маргред, несмотря на то что она — селки. А если она не отвернется от Маргред, то получается… Но он не позволил себе довести эту мысль до конца.
Он кивнул.
— Вау. То есть… — Реджина отхлебнула воды, глядя на Дилана и крепко сжимая в руке запотевший стакан. — А как насчет Люси?
— Люси — человек. Я уже говорил тебе.
— Говорил. Но она-то знает?
— Ей этого знать не нужно. Когда мы… ушли, ей было всего год.
Нику было всего три месяца, когда мы уезжали из Бостона, тем не менее он знает, кто его отец. — Реджина сделала еще глоток. — И чем он занимается.
— Здесь ситуация совсем другая, — сдержанно заметил Дилан.
— Разве? — Когда она ставила стакан на стол, руки ее дрожали. — Тогда зачем ты мне все это рассказываешь?
Независимо от того, был ли ребенок, которого она носила в себе, воплощением древнего пророчества или простой пешкой в пограничных войнах элементалей, демоны не оставят ее после своего первого неудачного нападения. Этот ребенок по-прежнему нес в себе угрозу. А Реджина по-прежнему была в опасности. У Дилана засосало под ложечкой.
— Ты должна знать это, — холодно сказал он.
Она откинулась на спинку стула. Глаза ее на бледном лице горели вызовом.
