служение за высокими стенами лавры.
А все же, в отличие от петербургской академии, также дорогой сердцу Филарета, от Троицы выходили не чиновники синодального ведомства, а пастыри духовные. Пусть были они простоваты и грубоваты, лишены столичного лоска, зато уединенность и отсутствие городской суеты помогали им постигать богословие не как отвлеченное знание, но как дело жизни и творческое разрешение жизненных вопросов.
Этой весной в академии завершали работу над переводом Евангелия от Иоанна. За основу был принят давний перевод самого владыки, но Филарет поощрял собратий к его улучшению. Впрочем, открыто ему возражал лишь протоиерей Петр Делицын, по должности цензора правивший, как шутили в академии, «не только творения святых отцов, но и самого митрополита». Это Делицын предложил исключить одну проповедь из нового собрания творений высокопреосвященного, и Филарет согласился.
Рассуждая сам с собою, Филарет признавался, что из троицких обитателей милее всех сердцу был Александр Горский, однако возникавшие затруднения владыка обсуждал с деловым отцом Антонием.
— Написал мне письмо Андрей Николаевич, в коем чуть не приказывает, что надобно выпустить ответ на книгу о сельском духовенстве. Прикажите, дескать, непременно, а то вы медлите, и книга сия действует, будто яд, в высшем кругу. А я все ж таки медлю... хотя и не по душе мне выставление на позор бед наших.
— Выяснилось, кто автор?
— Большой тайны тут нет, иерей Иоанн Белюстин... Граф Александр Петрович мне рассказал, что получил книгу еще в виде записки от нашего неугомонного Погодина. Мало ему письмами своими всю Россию будоражить, подбил бедного иерея, напиши, дескать, всю правду о положений сельского духовенства. Тот и написал о взятках при приеме в семинарии, о грубости, нищете, пьянстве, разврате... Да вы ж читали! Погодин еще спрашивает графа, какую награду он даст автору, а граф ему — вы мне только имя не называйте... Тогда наш либерал дает записку другому либералу, помоложе, князю Николаю Трубецкому, а тот ее в Париже и распечатал, к стыду нашему.
— Поступок сей сравнить можно лишь с усмешкой Хамовой над наготою отца своего,— строго сказал отец наместник.— С Андреем Николаевичем мы часто не сходимся во мнениях, но тут он прав — нужен ответ. А автор заслуживает низложения из сана.
Сидели в митрополичьих покоях в лавре, оба порядком подуставшие после литургии и молебна, посещения занятий в академии и обхода обветшавших царских покоев, требовавших ремонта. У отца Антония гудели ноги, и больше всего хотелось прилечь, но он не мог не выслушать сомнений старца-митрополита.
— Что ж, ответить можно. Обругать автора или указать на силу православия, и то будет правдою, но не всей правдою!.. К числу учеников, у коих в прошлом веке чернильницы замерзали в руках, принадлежал и я в Коломне. В лавре владыка Платон пришел как-то к нам на богословскую лекцию в шубе и в шапке крымской овчины и, посидев немного, натопил нам залу...— Филарет печально улыбнулся.— Помню, в год кончины государя
Александра Павловича, осмотрев владимирскую семинарию, доносил я о недостатке зданий и для классов и для общежития. И до сих пор ничего-то не переменилось. Один благочинный мне рассказывал, как приехал ревизовать родную семинарию и увидел на стене трещину, которую с юных лет помнил...
Силы убывали, глаза слабели, но по-прежнему Филарет читал, массу деловых бумаг из Синода, консистории, от обер-прокурора, духовной цензуры и московского генерал-губернатора, письма, богословские труды, газеты и церковные журналы. По неугомонному своему характеру и отвечал на многое.
Был давний случай. Готовилась ревизия вифанской семинарии, но к назначенному дню семинарское начальство не успело подготовиться. К тогдашнему викарию, владыке Алексию Ржаницыну, примчался гонец с мольбою ректора (однокашника епископа по семинарии) отсрочить на день приезд митрополита. Сделать сие оказалось просто. Едва Филарет возвратился в свои покои после литургии в Троицком соборе подворья и приказал закладывать, Ржаницын словно бы невзначай заглянул в кабинет с папкою.
— Ваше высокопреосвященство, осмелюсь затруднить вас одним вопросом.
— Что у тебя?.. Если большое дело, отложи — мне в Вифанию надо.
— Дело с лютеранами. После того, как вы дозволили присоединение к Православной Церкви двух дам-лютеранок, пошли запросы от благочинных и иных приходских священников: возможно ли отпевание лютеран, если их дети православные?
— Нет, конечно! Они что же, каноны и устав не знают?.. Дай-ка мне бумаги!
Алексий и сам знал о категорическом запрете отпевания и совершения панихид над неправославными христианами, но более подходящего дела найти не смог.
Филарет присел в кресло, быстро прочитал подобранные прошения, а затем снял рясу и уселся за письменный стол. На доклад Парфения, что карета заложена, нетерпеливо отмахнулся:
— Погоди пока!..
Он просидел за столом два с лишним часа, и поездка в Вифанию сама собой была отложена на день. Невольным результатом проделки викария стало более углубленное рассмотрение вопроса, по которому митрополит вынес следующее
