обнимая своих жен – одну, двух, трех, у кого сколько. Улицы застыли, лишь лунные лучи играли на сеточных ограждениях вокруг домов. Вика быстро пересекла деревню в узком месте и, лишь поднявшись на очередной хребет, увидела, насколько та велика. Сверху она казалась гигантской светящейся амебой, внутри которой улицы перепутались горящими голубыми волокнами. Все это напоминало детскую головоломку «найди в лабиринте правильный путь». А она, Вика, нашла?
Из-за поворота выплыла гора белых – или кажущихся такими в лунном свете – камней. Они напомнили Вике груду черепов с картины Верещагина «Апофеоз войны». Затем промелькнула следующая деревушка, вся в кипарисах. А вот и поворот на Шавей-Шомрон. Откуда-то отсюда должна начаться дорога на Канфей-Шомрон. Ее Канфей-Шомрон. Вика резко надавила на тормоза и, одновременно чиркнувшинами по асфальту и «барабаном» – по кремню зажигалки, встала в «карман», расположенный прямо напротив поворота. Это любопытно. Значит, Канфей-Шомрон, в котором она никогда не была, это уже ее Канфей- Шомрон? Похоже, она действительно становится Эваном.
И тут Вике по-серьезному стало страшно. Она поняла, что не знает, жив Эван или нет. То есть чувствует, что он жив, но поскольку она сама его продолжение, это может означать лишь то, что он продолжает жить в ней. А где-то, быть может, в нескольких сотнях метрах отсюда, настоящий Эван лежит...
Вика вышвырнула недокуренную и до половины сигарету в открытое окно, закусила губу и со всей силы нажала на газ. Проехав не больше километра, она, почти не сбавляя скорости, крутанула руль влево и выехала на дорогу, которая должна была привести в любимый Канфей-Шомрон, к любимому Эвану!
Вскоре луну скрыла густая черная туча, и глазам пришлось привыкать к темноте. Дорога пошла вдоль ограды поселения, увенчанной колючей проволокой. Затем – снова вверх. Шеренга кипарисов сообщила Вике о приближении арабской деревни. И действительно, вскоре появились ее огоньки, голубыми бусинами рассыпанные по черному склону.
Итак, теперь она Эван. Она смотрит в ту же сторону, что и он – так пристально смотрит, что его самого не видит. Но это значит, что она теперь окончательно стала еврейкой.
Был Ту бишват, только не тот, когда Кальман получил коньяк в подарок, а следующий, 5759 года. Мы сажали деревья. С какой бы радостью я возился где-нибудь на краю поселения, опуская в ямки саженец за саженцем, наслаждаясь трудом, наслаждаясь неповторимым ощущением соучастия в сотворении маленькой зеленой жизни. Но, увы – раввин есть раввин. Надо поработать и с теми вместе, и с теми, и с теми. Конечно, прекрасно, что наше поселение так разрослось. Но если в каждом квартале ты должен посадить по деревцу, к концу одуреваешь. А еще ешива и «Зот Арцейну», школа для «русских»!
Как генерал объезжает свои войска, я обходил квартал за кварталом. Вот на этот склон я когда-то вышел, чтобы попрощаться с Горой, а она мне сказала: «Не уезжай!»
Вот вилла Менахема Штейна. Некогда он обитал в палатке, из которой вылезал на рассвете в двубортном костюме, черном шерстяном, в белую полоску, и на ходу стряхивал с обшлагов брюк колючки и сухие травинки. Потом с женой и детишками поселился в караване, затем в эшкубите. А теперь – вилла. Правда, немножко нелепая – никакой симметрии. Такое ощущение, будто ее не по плану какому строили, а все время достраивали что-то, пристраивали, приляпывали. И если приглядеться, увидишь, что так оно и есть. Вот этот флигелек – добавили. Второй этаж – надстроили. И если убрать все, что нанесено временем, окажется, что сердце этой шикарной, но сумасшедшей виллы – что? Все тот же эшкубит. С низкими потолками, с бетонными полами. Тот холодный эшкубит, который его обитатели своей любовью к Б-гу, друг к другу и к своей земле согревали, так что там всегда было тепло. И по сей день, даже если дуют ледяные самарийские ветры и утренние травы цепенеют в инее, а в других комнатах и камины не помогают, в этой самой старой части дома всегда тепло.
А что до шикарности... У нас на «территориях» строительство гораздо дешевле, чем внутри «зеленой черты». Строят, в основном, арабы, а они, в отличие от израильтян, грабительскими налогами не облагаются. Поэтому то, что в Тель-Авиве гроши, здесь – состояние. Всего этого мы не знали, когда начинали создавать поселения. Мы вкладывали свои души и в качестве главных дивидендов получили раскрытие этих душ. А неожиданная для нас же экономическая выгода... Так, обертка!
С Менахемом и его детишками мы немножко вместе поработали, потом жены «детишек» стали накрывать стол, и я поспешил откланяться. Конечно, плоды земли Израиля очень призывно пестрели на большом расписном блюде, однако если всюду, где я буду соучаствовать в тубишватном труде, этот труд будет завершаться трапезой, хотя бы и фруктовой, можно лопнуть, не дойдя до ешивы.
...Яир Гиат работал вместе со своим первенцем – Амихаем. Амихай пошел ростом в маму, мастью – в папу. А глазами... не мог я спокойно ему в глаза смотреть, ком вставал в горле.
Сажали мы с ним яблоньку, вернее, не только с ним, но и с Яиром, хотя, по правде сказать, Яир не столько работал, сколько балагурил и суетился. Он почти не изменился за все эти годы, только в черной, как ночь, шевелюре слишком уж много звездочек появилось. И по характеру все таким же, как был, оставался – энергия так и перла из него, в заднице иголки, но если надо «завести» народ на подвиги – личность незаменимая. После традиционного утирания пота со лба и отклонения предложения разделить с хозяевами наслаждение плодами Израиля, я собрался уже двинуться дальше, но тут Яир сказал:
– А знаете, Амихай новую картину нарисовал!
То, что четырнадцатилетний Амихай Гиат растет замечательным художником, я уже знал. И дело было не только в его потрясающем чувстве цвета. Когда я смотрел его работы, мне казалось, со мной разговаривает сам Адам, первый человек, с его великой способностью давать всему имена. Казалось, этот мальчик с бесконечной легкостью сквозь оболочку вещей проникает в самую их суть. Никогда не забуду его «Канфей-Шомрон» – домики, синагога, ешива, караваны – и все не построено, а как бы произрастает из земли, из Земли Израиля, все это такие же ее порождения, как сады, их окружающие. А рядом еще голые склоны гор. Лишь белые камни, точно кости наших предков, некогда живших в ней, да колючки и пучки ржавой травы. Но под сухой коркой земли бродят, закипают соки и, как евреи мессию, ждут часа вырваться на простор. А над камнями и колючками парят чуть заметные призраки будущих домов, садов...
Новая картина меня убила. Называлась она «Туча».
Туча была чудовищна. Тупа и бесформенна. Ее черное тело разбухло по всему небу. Ее черная пасть готова была заглотить все. А внизу ежились белые домики и зеленые сады нашего поселения, беспомощные, бессильные. Мне стало страшно. На дворе стоял 5759 год.
Следующая остановка была у Натана Изака, моего друга, с которым мы сначала восстанавливали Кфар-Эцион, потом создавали Кирьят-Арба и, наконец, начали освоение Самарии. Натан копал изо всех сил. Невысокого роста, худенький, но крепкий, он уже полностью озеленил участок вокруг дома и теперь пытался превратить участок по ту сторону шоссе в некий бирнамский лес, как в «Макбете». По непонятной мне причине сажал он исключительно сосенки, которых в Канфей-Шомроне и без него было предостаточно – за синагогой начиналась целая сосновая роща. Когда я попросил его объяснить сей факт, он зачем-то вытащил из кармана рубашки большие очки, надел на нос, посмотрел сквозь них на меня с нескрываемой жалостью и насмешливо спросил:
– А какие деревца прикажете сажать? Плодовые? А с какой стати?..
– Ну... – я даже несколько опешил, – чтобы фруктики были…
– Фруктики? А для кого?
– Как для кого? – я ничего не понимал. – Для нас – для кого же еще!
– «Для нас, для нас»! Все для нас! А сегодня, между прочим, не наш день, а ее!
И он со всей силы топнул, – продолжая сжимать в руках лопату.
– Чей «ее»?
– Земли Израиля, чей же еще? Ее, любимой нашей! Чтобы она, радость наша, оделась в зеленый сосняк, чтобы убралась она в пышные пальмы и высокие кипарисы. Знаешь, Хаим, а ведь тебе стоило бы поздравить меня. Сегодня мой день!
– То есть?
– Ту бишват – мой праздник. А твой – День Независимости. Впрочем, он и мой праздник тоже.
Так я шагал по поселению, переходя от дома к дому, от сада к саду, от друга к другу. Заглянул и в теплицы... Ах да, теплицы! Я ведь еще вам о них не рассказывал. Помидоры– от маленьких «черри» до здоровых, как дыни, и куда более сочных. А клубника! Экологически чистая клубника – предмет вожделения
