всякого, кто не забыл еще о том, что у него есть здоровье, о котором стоит заботиться. Наши местные аграрии своей продукцией обеспечивали не только свое поселение и все окрестные. Пластиковые упаковки с аппетитными дарами земли, где на ярлыке фигурировало «Канфей-Шомрон», можно было встретить и на прилавках Тель-Авива, и на бурливом Иерусалимском базаре, а добрые языки утверждали даже, что добирались и до Швеции с Данией, пока тамошняя общественность по призыву наших левых не начала бойкот товаров, произведенных оккупантами.
Так за приятными встречами и не менее приятными раздумьями я подошел к ешиве. Там меня встретили пением. Трое ужасно похожих друг на друга паренька – Хагай, Амация и Атинель – наяривали на гитарах, а пятьдесят студентов, орудуя лопатами, довольно стройно хором пели:
«И не покинет, не покинет Б-г,
Он не покинет свой народ,
Он не покинет свой народ,
Свое наследье сбережет!
И не покинет, не покинет Б-г,
Он не покинет свой народ,
Он не покинет свой народ,
Свое наследье сбережет!
Ответь, Вс-вышний, на все наши моленья,
Ответь, Вс-вышний, на все наши моленья,
Ответь на все моленья
Без промедленья!»
В общем, с ешивниками было все в порядке. Я посадил еще одну символическую акацию (от этих символических посадок у меня уже ладони в кровь стерлись) и двинулся дальше, за синагогу, туда, где вкалывали «русские» дети под командой Арье и Иегуды. Они тоже работали, но без песен, и все больше поглядывали на часы. Похоже, больше всего их вдохновлял тот факт, что мероприятие проходит вместо уроков. Подумалось, что не мешало бы их малость расшевелить.
Дождался я перекура – то есть курил-то я, а они пускали слюни, но достать сигареты ни один не осмелился.
– Что ж, – говорю, присев на камушек. – После работы всех приглашаю ко мне домой, за стол.
Заулыбались.
– Ага, – благодушно продолжаю, делая глубокую затяжку. – Фруктики покушаем... плоды, так сказать, земли Израиля. Интересный, поясняю, этот праздник – Ту бишват. Вот Моисею, учителю нашему, Б-г его спраздновать не позволил, а нам – пожалуйста. Он в землю Израиля так и не вошел, а мы – вот они здесь! И все мы – кто раньше, кто позже, вы так не меньше, чем через сто двадцать лет, – станем частью этой земли. А до тех пор надо, чтобы земля была частью нас. А что такое фрукты, как не сосуды, наполненные соками этой земли? Вот и получается, что когда мы едим плоды земли Израиля, то она как бы вливается в нас на молекулярном уровне.
Я отбросил окурок и набрал в грудь побольше воздуха. Сейчас – самое главное: постепенно вывернуть к тому, что и мы должны вложить в эту землю. Что-нибудь в духе Натана...
Там, где дорога выворачивала к ешиве, появился паренек, в котором было что-то очень знакомое, хотя я пока что не мог сообразить, что. Неожиданный гость приближался торопливой походкой, уже угадывались знакомые черты, но, черт возьми, чьи? Эта коренастая фигура, это лицо с большими глазами, со здоровенным еврейским носом, словно вырубленным топором... Да это же Алекс!
Толпа резко рванула к вновь прибывшему. Прошлогодние его друзья и однокашники были, конечно, в авангарде, но и первогодки осмеливались приблизиться к легендарному взломщику микросупермаркета с явным восхищением. Однако вел он себя как-то странно. Пробился сквозь объятия друзей, подошел ко мне и с достоинством, прямо-таки по-взрослому поклонившись, отчитался:
– Кальмана я уже обнял.
После чего взял лопату, зачем-то поплевал на ладони и начал копать.
У меня дома ребята послушно повторяли за своими вожаками благословения, причем даже с некоторым воодушевлением, впрочем, может, это в моем присутствии. Тоже пели под гитару, правда, не на слова пророков, а песни какого-то россиянина с корейской фамилией Цой. Наскоро мне переводили про «звезду по имени Солнце» и про «группу крови на рукаве». Пели с таким воодушевлением, что я в очередной раз убедился – если не пережимать и не недожимать, то настанет день, и запоют они и песни на слова пророков. Есть в этих детях Б-г.
Трапеза закончилась. Потихоньку юная орда утекала из моего салона в двери, осыпая меня прощальными «тодарабами{Тода раба (ивр.) большое спасибо.}» и «лехитраотами{Леитраот (ивр.) до свидания.}», но не слишком щедро, дабы сохранить во рту послевкусие от фиников, гранатов, винограда и прочих сосудов с соками нашей возлюбленной земли. Последними, пятясь, удалились Арье с Иегудой, бросая непонимающие взгляды на рассевшегося на диване, как у себя дома, Алекса.
– Я хочу вернуться в школу, – без предисловий начал он, оставшись со мной один на один. Я молча кивнул.
– Вы не спрашиваете, почему.
– Сам расскажешь, – уверенно отпарировал я.
– Вы не спрашиваете, что с Михаэлем.
– Спрашиваю.
– Михаэль скололся, – глядя в землю, сообщил мальчик.
– Что? – Я даже не понял.
– Лечится от наркомании. Только, похоже, безнадежно.
Я молчал. Я знал – сейчас он скажет главное.
– Я... я не хотел, чтобы со мной было то же самое. Я убежал сюда.
– Тебя что, кто-то заставляет принимать наркотики?
– Да нет... Но как вы не понимаете?..
– Понимаю, Алекс, понимаю. Но хочу, чтобы ты сам все четко озвучил. Для себя самого. Итак, тебя никто на иглу не сажает и колеса тебе за щеку никто насильно не запихивает. Люди могут жить в Хайфе, Тель-Авиве, ездить по субботам на море и не принимать ЛСД. Не ездить по субботам на море и опять же не принимать ЛСД. А теперь объясни, пожалуйста, самому себе, почему ты убежал оттуда к нам.
Он пожал плечами:
– Не знаю... Здесь как-то во всем смысла больше.
А через два дня мне позвонил Амихай:
– Рав Хаим! Я тут нашу с вами яблоньку... написал... Короче, не могли бы вы зайти?..
Мог ли я не зайти, если Амихай просит!
Амихай стоял на пороге и нервно переминался с ноги на ногу. Чего он волнуется? В худшем случае разругаю я его шедевр!
Картина называлась «Ту бишват». На ней были изображены клочок земли и яблонька-саженец. И все. Яблонька была серая. Кора-кожура ее была словно из бетона. Я попятился в изумлении... И вдруг увидел. Яблоньку пронизывало свечение. И в земле таилось свечение. Это была не просто земля. Это была земля Израиля. И свечение перетекало из нее в яблоньку. И яблонька тоже становилась землей Израиля. И я, который завтра вкусит плодов этой яблони, тоже буду землей Израиля. У меня закружилась голова. Я взглянул на Амихая. Он светился».
1* *р *
Закроешь глаза, и сразу перед тобой – Натан. Вот его последний – неоконченный – прыжок с криком: «Эван! Арабы!» Очередь, которая срезала Натана. Ответная очередь, которой Эван срезал высокого бородатого араба. А затем Эван и опомниться не успел, как и на него навалилось несколько парней в камуфляже, но без масок, выбили из рук мобильный, вырвали автомат, скрутили руки.
Он был потрясен тем, насколько мгновенно Натан Изак, сын легендарного Давида Изака, муж Юдит Изак, которую он, Эван, навещал сегодня утром, любящий муж, ушедший в ночь, чтобы принести больной жене в подарок лекарство, лучшее из лекарств, единственное из лекарств, которое могло ее спасти – поднявшийся из развалин Канфей-Шомрон, насколько мгновенно этот Натан Изак превратился в бесформенный и навеки