предохранителя вниз, на автоматический набор. Сейчас они ворвутся на базу и... Фарук удивился – откуда это вдруг где-то слева застрекотал израильский «узи»? И еще один «узи» – сзади. И, судя по звуку, «эм- шестнадцать»? Но не там, справа, у ворот, а тоже слева, только впереди. И с чего это вдруг рука его так странно повисла? И почему сам он бессильно падает наземь, острым локтем вминая в землю сухую хвою? И откуда эта нежданная боль в спине? И почему это изо рта, наполняя шлем-маску, льется и льется и льется густая, красная, обильная... затекает в рот... в глаза?.. Из-под противогаза натекла темная лужица, в которой плавали длинные сосновые иглы. Несколько секунд поселенцы, под предводительством Ниссима Маймона атаковавшие отряд Фарука со стороны леса, молча смотрели на убитых боевиков. Иегуда Кагарлицкий стянул с лица Фарука шлем-маску, утер рукавом кровь с его лица и поспешил вместе с остальными добивать отряд, оставшийся на поляне, пока рав Фельдман и Амихай Гиат со своими бойцами разбирались со «вторым эшелоном» арабов. А Фарук Эльмессири так и остался лежать, раскинув руки. Его оттопыренные уши казались еще больше, чем были при жизни, а в мертвых глазах, устремленных в сгустившееся перед рассветом небо, навсегда застыла мечта о подвиге, о великом деянии, о сопричастности эпохальному повороту судьбы мира.
Уже нет Якуба и Хуссейна. Хуссейн, как живой, притулился у ступенек, ведущих в пустой дом, а Якуб, который первым бросился навстречу невесть откуда взявшимся врагам, – вон он теперь чернеет – распластался у подножия фонарного столба. И «калаш» его рядом – бессильный, безвредный и безжизненный. Но еще стоит «эм-тридцать», «четверка-двойка», Гунган. Стоит, опершись на стальную плиту, чтобы не трястись при выстрелах. Растопыренная тренога зафиксировала его угол возвышения, а его полутораметровый ствол гордо обращен к небесам, покрытым серо-голубым молоком рассвета. И еще Хидхир дрожащими руками – быть может – машааллах! – в последний раз – забрасывает в горячее дуло мину с красной нарезкой, которая уже различима в предутренних голубых лучах. И Салех Бакшир все еще получает по рации указания от Зияда Таджи, который со склона горы прямо над еврейским военным лагерем наблюдает, куда падают, где разрываются мины, вылетающие и из их миномета, и из «эм-30», расположенного за хребтом к северу от Канфей-Шомрона. Убийцы Хидхира и Якуба, выползшие двадцать минут назад из-за гребня, туда же за гребень и скрылись. Вроде бы – что гребень? Кромка! Подползи и снимай их по одному. На фоне расцветшего на востоке неба неизвестные негодяи должны просматриваться прекрасно. Да беда – камни, камни!.. Попробуй разбери где за этими глыбами они прячутся. Поэтому не поползешь – тебя самого снимут за милую душу. Стой в этой змеино-паучьей развалине у окна третьего этажа и прижимай глаз к оптическому прицелу так, чтобы хрусталик глаза и линза прицела слились воедино. И палец, палец пусть срастется со спусковым крючком...
Но главное – что-то внизу творится неладное. Сначала все нормально было – стреляли минометы – и их, и тот, что за хребтом. Не часто стреляли – миномет вообще выдает лишь девять выстрелов за пять минут. Зато тот, что здесь – громко, очень громко! Казалось, здание это пустое, в окнах которого ни одного стекла не осталось, рухнет от этого грохота. А тот – дальний – много тише, конечно, но тоже солидно. Так вот и работали дуэтом: этот – бух! Дальний – чпок! Потом, словно скрипки в оркестре, где-то в лагере два «эм- шестнадцать» – тра-та-та-та-та! Ага, значит, еще сопротивляются, гады! Ну, ничего – сейчас им покажут! И точно – многоголосый хор калашей в ответ. Вот так-то! Нечего из своих «эм-шестнадцать» наш концерт для минометов с оркестром освистывать! Но те стали огрызаться, даже гранаты там, внизу, заохали.
Ну, ничего, подумал Рахим, сейчас их заткнут! Наших-то вон сколько! И тут вдруг началась какофония. Зарокотали «эм-шестнадцать», застрекотали «узи»... Откуда они взялись? А вот дальний миномет почему-то замолк. Насовсем. Оставалась надежда, что там просто какая-то техническая неполадка... Ах, как хотелось на это надеяться! А потом вылезли эти трое из-за гребня – вылезли, убили Якуба с Хусейном и обратно за гребень уползли. Как тараканы! Так, за камнями какое-то шевеление. Вот сейчас... Рахим даже не понял, что произошло, почему вдруг черный нейлоновый рукав куртки срезало, снесло, сожгло, и на металлический приклад так называемой «скелетной» – то есть с отверстием посередине – конструкции, из правой руки полилась кровь. Вслед за тем он ощутил острый удар в затылок, ноги перестали держать его, и, вырвавшись из пустой глазницы окна, полетел Рахим, раскинув руки над заросшими склонами, над скорбными останками некогда полного жизни поселения, над военным лагерем, с которого ветер срывал последние клочья ядовитого тумана CS, над своими собратьями, которых, подкравшись с трех сторон, начали безжалостно расстреливать невесть откуда взявшиеся поселенцы.
Сбросив в пропасть свою ненужную, прошитую очередями плоть, он полетел туда, где уже не солжешь себе, не утешишь себя приятными миражами, а окажешься один на один с Тем, Кто раскроет тебе ту истину, которую ты всю жизнь столь старательно от самого себя скрывал. А Хидхир еще успел обернуться и увидеть чьи-то страшные, воспаленные из-за бессонной ночи глаза и направленный на него ствол «эм- шестнадцать». И ему, только что с наслаждением травившему газом СS мечущиеся внизу живые существа, вдруг стало безумно жалко себя, такого молодого, ничего еще толком в жизни не видевшего, и так любившего свежей травой кормить своего бурого ослика по кличке Френг, которого малышом взял, выкормил и вырастил. Так в слезах Хидхир и умер.
Разделавшись с арабами, Эван Хаймэн, Моти Финкельштейн и Реувен Нисан стали спускаться к военному лагерю, где уже понемногу затихла стрельба.
А все началось в ту минуту, когда, оказавшись на развилке двух троп, по которым, сгибаясь под тяжестью своих разобранных орудий и боеприпасов, ушли гранатометчики, Эван, не зная, что ему делать, позвонил раву Фельдману – просто так, чтобы посоветоваться, без особой надежды на то, что у того мобильный включен, а заодно предупредить о том, что творится в пункте их назначения.
Выяснилось, что рав Фельдман находится в трех шагах как от него самого, так и от военной базы, что в лесу возле Канфей-Шомрона сосредоточены сотни террористов и на базу явно готовится нападение. Рав Фельдман прислал к Эвану ребят, и они, разделившись на две группы, пошли по следам минометчиков. Довольно скоро обе группы остановились в недоумении – мол, не привиделись ли измученному ночными приключениями Эвану арабы со странной ношей. Но тут выстрелы из минометов рассеяли все сомнения относительно как Эвановой информации, так и местонахождения минометных расчетов.
Они, правда, несколько удивились тому, что стрелять-то стреляют, а взрывы снизу не слышны, но потом решили, не мудрствуя лукаво, профилактически уничтожить стрелков и их охранников, а потом уже разбираться, что это у тех за тихие мины такие. А вот рав Фельдман – он опешил, услышав хлопки вместо взрывов, но тут очередной разведчик сообщил ему, что бойцы передового отряда арабов натягивают противогазы, и раввин сообразил, что солдат долбают газовыми минами. Поскольку непредусмотрительные поселенцы запаслись чем угодно, только не противогазами, ясно было, что бой надо начинать немедленно, пока арабы не проникли на территорию поселения, отравленную ядовитыми газами. К тому же выходило, что и солдаты им сейчас не помощники – придется действовать собственными малыми силами.
Силы эти были разделены на три отряда – один атаковал руководимый Фаруком Эльмиссири передовой отряд, пытавшийся сбоку подойти к воротам, другой обрушился на тех, что, оттягивая на себя внимание Виктора, обстреливали ворота, третий захватил врасплох основную часть Мазузова воинства, расположившуюся в лесу и слегка расслабившуюся в ожидании своего часа. Хотя именно там была оказана единственная попытка сопротивления.
Когда на арабов, пытавшихся, отстреливаясь, отступать в боевом порядке, сзади обрушился отряд Ниссима Маймона, один из них, прежде чем поднять руки, выпустил в сторону нападавших очередь. Почти наугад. И первый из нападавших, Ниссим Маймон, вдруг с изумлением увидел, что и лес, и арабы, и поселенцы куда-то вдруг пропали, а по залитой утренним солнцем поляне идет к нему навстречу вихрастый Хаггай Раппопорт, идет и улыбается... Идет, то превращаясь в молодую сосенку, то вновь становясь десятилетним мальчиком. Тут вдруг Ниссим ощутил острую боль в животе, машинально прижал к животу руку, ощущая под пальцами что-то теплое и влажное, и последнее, что подумал, что нет, это не кровь, это Зейнаб ткнулась ему в руки ласковой мордочкой......
Внезапность атаки сзади, гибель командиров и в первую очередь – Фарука Эльмессири, ужас, охвативший арабов в тот момент, когда они почувствовали, что окружены – все сыграло роль. А главное – решение рава Фельдмана оставлять простреливаемые проходы, чтобы они получили пути к отступлению. Вернее, к бегству. К паническому бегству. Одни бросали «калаши» наземь, словно призывая поселенцев – отпустите нас, и мы не будем в вас стрелять. Другие, наоборот, стискивали автоматы в руках, но это не имело значения – они убегали, убегали. И убегали не для того, чтобы перегруппироваться и вернуться, а для того, чтобы убежать. И некому было остановить их, вновь собрать, вернуть...
