выпадал немногим за всю историю человечества. Я объясняю детям то, что они не в силах понять. Поэтому я должен доказать им свою правоту с помощью примеров. Когда я буду обращаться к ним завтра вечером, разговоры их не удовлетворят. Но если я возьму в руки человеческую жизнь как стеклянный шар и разобью ее об пол на глазах, они увидят все воочию. Я скажу им, кто, где и как будет умерщвлен. Когда они увидят, как трещат кости и останавливается сердце, то, возможно, поймут, что я имею в виду.
Пенник глубоко вздохнул. Его возбуждение улеглось, сменившись с трудом сдерживаемым зловещим весельем.
— Слишком много разговоров, — добавил он, снова потирая руки. — Как Антоний сказал Клеопатре, я здесь не для того, чтоб говорить — а, мисс Кин? Но выражение вашего лица, мистер Мастерс, вынуждает меня действовать дальше. И я не вижу, как вы можете меня остановить.
— Спокойно, Мастерс! — резко сказал Г. М. — Сядьте!
— Но…
— Я сказал, сядьте, сынок.
Стул скрипнул. Все это время Г. М. продолжал безмятежно курить, но стряхивал пепел с сигары почти после каждой затяжки. Доктор Сэндерс наблюдал за Пенником и, когда тот склонился через стол к Хилари, впервые заметил, какие у него толстые губы.
— Если этот джентльмен, — начал старший инспектор, — думает, что он сможет поехать во Францию, и что я его не остановлю, то клянусь…
— Вы успокоитесь или нет? — прервал его Г. М. и повернулся к Пеннику: — Если хотите ехать и устраивать там шоу, это ваше дело. Хотя завтра во второй половине дня будет дознание, ваши показания вряд ли понадобятся.
Пенник тотчас же проявил интерес:
— Какое дознание?
— По поводу смерти Сэма Констейбла — первой жертвы.
— Не думаю, что понимаю вас, сэр. Дознание по поводу смерти мистера Констейбла уже состоялось, и вердикт был отложен.
— Верно, сынок. Но так как по закону он рано или поздно должен быть вынесен, завтра состоится продолжение.
Пенник выпрямился на стуле.
— Я по-прежнему не понимаю.
— Слушайте! — Г. М. сердито потер лоб рукой. — Человек умер, и полиция подозревает, что имела место грязная работа. Поэтому ребята просят отложить вердикт, чтобы провести расследование. Но если не существует достаточных доказательств против кого бы то ни было, по закону коронер должен возобновить дознание, чтобы попытаться официально установить причину смерти.
— Но ведь они не смогут ее установить, не так ли?
— Не смогут.
— Тогда зачем проводить дознание?
Г. М. с трудом сдерживался:
— Не знаю, но этого требует закон. Господи, не я же это придумал! Сжальтесь над нашей слепотой — помните, что коронеру не каждый день приходится проводить дознание по поводу смерти жертвы телепатии. Постарайтесь понять это, пока у меня не покраснело в глазах. Это всего лишь формальность — присяжные вынесут открытый вердикт, заявляя, что не знают причину смерти. Так что можете отправляться хоть в Париж, хоть в Тимбукту. Вы не свидетель.
— Я знаю, что я не свидетель, — улыбнулся Пенник. — Но я убийца и, следовательно, испытываю определенный интерес к процедуре. В котором часу начнется дознание?
— Завтра в три часа дня.
— Где?
— В Гроувтопе. Надеюсь, вы не собираетесь туда явиться?
Пенник широко открыл глаза.
— Сэр, — сказал он, — вы должны простить мне мой нездоровый интерес к подобного рода публичным мероприятиям, но если вы думаете, что я останусь в стороне, то вы плохо знаете вашего покорного слугу. Возможно, я всего лишь убийца, но мне любопытно услышать, что обо мне скажут. — Пенник задумался. — В три часа… да, это можно устроить. Рад сообщить, что в мое распоряжение предоставлен самолет «Эр Франс». Я могу посетить дознание и успеть в Париж к вечеру. Если хотите, я даже дам показания. Это может помочь коронеру с его злополучной проблемой.
Старший инспектор, прищурившись, посмотрел на него:
— А вы не боитесь, сэр, что вас линчуют?
Пенник засмеялся:
— Нет. Вы не знаете собственных соотечественников, друг мой. Они могут говорить что угодно в приватной обстановке, но панически боятся устраивать сцены на людях. Если меня представят кому-то из них, худшее, что он может, самое худшее, игнорировать меня, а это я как-нибудь переживу.
— Значит, вы намерены явиться туда во всем блеске славы?
— Да.
— А потом действительно собираетесь отправиться в Париж и…
— Убить кого-то еще? Да, собираюсь, обладая самым лучшим из мотивов. Скажите, вы и теперь считаете меня мошенником?
Мастерс вцепился в край стола.
— Почему бы вам самому это не определить, мистер Пенник? Ведь вы умеете читать мысли — или притворяетесь, что умеете.
— С удовольствием. Вы думаете, что я в самом деле совершил эти убийства, но сделал это обычным физическим способом, который вы еще не раскрыли. Правильно? По вашему лицу вижу, что да. Ну, поскольку «обычный физический способ» должен быть куда более замысловатым, чем то, на что я скромно претендую, у меня нет возражений.
— И вы еще не выбрали следующую жертву?
— Ею не будете вы, старший инспектор. В глубине души вы неплохой парень и, по-своему, способны приносить пользу.
— Прошу прощения, — тихо заговорила Хилари, — но я больше не могу задерживаться. Мне нужно возвращаться на работу.
— Дорогая моя, малейший ваш каприз должен быть удовлетворен, — снисходительно, но твердо отозвался Пенник. — Однако это не каприз, а сущая чепуха. Разве вы не слышали, что я сказал? Все это можно устроить.
— Что толку в разговорах? Я не хочу ничего устраивать — я только хочу уйти отсюда. Отодвиньте ваш стул…
Лицо Пенника омрачилось.
— Сожалею, что я весьма откровенно говорил о моих планах, но я не мог противостоять выражению лиц этих джентльменов. А теперь послушайте, что я имею в виду. Я не хочу, чтобы вы возвращались на работу. Фактически я надеюсь убедить вас отправиться со мной в Париж.
Доктор Сэндерс заговорил впервые со времени прихода Пенника:
— Уберите руку с ее плеча.
Казалось, все в ресторане внезапно застыло. В каком-то смысле так оно и было. Сэндерс, сам того не ощущая, повысил голос, и это прозвучало подобно камню, брошенному в окно. Даже официанты перестали двигаться.
— Прошу прощения?
— Я сказал, уберите руку с ее плеча, — повторил Сэндерс.
Теперь их голоса были отчетливо слышны. Пенник слегка повернул свой стул.
— А, мой друг доктор! — воскликнул он, словно впервые осознав присутствие Сэндерса. — Как поживаете, сэр? Вы сидели так тихо, очевидно думая о своем, что я продемонстрировал дурные манеры, не заметив вас.
— Интересно, можете ли вы догадаться, о чем я думал?
