Это ж прямо не Вильна — Мадрид! Боже, сколько приветствий и сколько хороших                                                            знакомых! Отвечая на них, он величественно говорит: «Добрый день Тартаковский!                                Привет и почтение Сёма!» Люди любят богатство!                                    На золоте держится мир! Людям нравится золото!                                   Он разобрался уже в них. Кто он: цадик варшавский? богатый чикагский                                                                 банкир? Нет, он маленький обувщик.                                  Он мозговитый кожевник. Волосатые руки его без мозолей? Так что ж! Бог дал всем по профессии —                                            и Цукерману такую: Не одну лошадиную, — семь человеческих кож Со своих подмастерьев сдирать,                                        приходя в мастерскую. Семь — святое число!..                                Пусть поносит его нищета? Принимать ее ненависть к сердцу                                              не следует близко. Кто сказал Цукерману, что совесть                                                        его нечиста? Он, как брюки, отдаст ее в синагогальную                                                                  чистку! Разве набожный Немзер, — почетный                                            духовный раввин, — Его будущий тесть — за него                                           не помолится богу? Разве тот, кто грешит, от купечества Вильны —                                                                    один Будет старостой избран                                       в ученейшую синагогу? Пусть Израиль погиб!                        Пусть Сион погрузится во тьму! Бог дает своим праведным и на чужбине                                                              жилище… Так идет господин Цукерман. А навстречу ему С красным ковшиком в сизой руке                                          направляется нищий. Стуча клюкой, ты шествуешь по городу, Глядишь в очки и медленно поешь: «Мне недруг мой плевал в седую бороду, И молодость мою заела вошь. В мой городок, в мою черту оседлости, Не раз, не два заглядывал погром, И сквозь негнущиеся пальцы бедности Последний рубль проскальзывал угрем. Что нажил я? Мозолистые наросты? Как хлеб, зацвел и, как вода, остыл… Кто вздует печь моей убогой старости? Кто нищете моей подаст костыль?» Цукерман прослезился.                                Он вынул мошну свою — и Подозрительный грошик швырнул                                      в его ковшик жестяный. Он уходит уверенный, что на весах у Судьи, Дрогнут тяжкие чашки, и грошик —                                                грехи перетянет!

2. Господину Цукерману портят настроение

Вот его мастерская.                              Но что же молчат молотки? Разве нынче суббота? Мазурики!                                                 Дай им потачку!.. Беспардонно усевшись на убранные верстаки, Подмастерья бастуют.                            В его заготовочной — стачка! Он напрасно одел свой парадный костюм!                                                        Вот так раз! Что вы с ними прикажете делать?                                       Прогнать или высечь? Погибает заказ! Погибает богатый заказ! Погибает шесть тысяч, а это не шутка —                                                       шесть тысяч! Цукерман побледнел.                      Он, привыкший казаться грозой, Заикаясь от злости, от скрытого гнева серея, Говорит, как отец, убедительно и со слезой: «Что за шутки друзья? Разве так поступают                                                                 евреи? Это срочный подряд, даже больше:                                                  военный подряд. Понимаете дети?» — И кто-то сказал:                                                           «Понимаем.
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату