ничем не лучше шлюхи, так? Ясно. Что ж, спасибо…
— Но…
— Значит, если бы он был здоровенной толстухой с ужасным акцентом, строящей тебе глазки, ты был бы им очарован. «Ах дорогая, ты такая умная!» или «Ах Хелен, ты девчонка с мозгами!» Как мне все это надоело!
— Но я ведь в итоге дал ему работу, верно?
— Ну, ты…
— Тсс!
— Я готов, — сказал Адам, входя в кабинет.
— В таком случае садись и слушай, — сказал Носсеросс.
Как и Фабиан, Носсеросс оценивал человека по его лицу. Вряд ли вам удалось бы надуть его, напялив на себя лживую маску. Беседуя с Адамом, он не сводил глаз с его лица. «Так, — подумал он, — попробуем определить, что это за птица». Но, как он ни старался, нажимая на разные кнопочки и дергая за рычажки, ни его цепкая память, ни огромный опыт не дали ни единой подсказки. Он так и не смог прийти к какому- либо заключению. Типаж Адама ни о чем ему не говорил: такого лица попросту не было в его картотеке.
Носсеросс нахмурил брови.
Наши лица — это маски, за которыми скрывается истинное обличье. Иногда человек, сделав над собой усилие, предпринимает попытку придать своему лицу несвойственное ему выражение, но в результате те черты, которые он пытается скрыть, проступают еще сильнее. Всю жизнь мы прячемся за ширмами притворства и обмана. Мы шагаем по жизни в смирительной рубашке Тщеславия, рукава которой — Жажда и Страх, и о том, что творится в наших душах, можно прочесть по лживым, искаженным лицам. И многим из нас было бы проще прожить без еды, нежели без зеркал.
Однако лицо Адама было непонятным. Казалось, в нем уживаются не смешиваясь составные части взрывоопасного соединения: такие нейтральные вещества, как азот и глицерин — а ведь из них в конечном счете может получиться взрывчатка. Его лоб был широк, но плохо очерчен и чист, как у ребенка. У него было широкое тяжелое лицо и короткий толстый нос. Его губы чем-то напоминали бульдожьи: те же внушительные челюсти, созданные для того, чтобы вцепиться мертвой хваткой, связанные крепкими сухожилиями с мощной шеей, но только расслабленные, дурашливо оттопыренные, растянутые в ленивой добродушной полуулыбке.
Носсеросс был слегка озадачен. Он заглянул в лицо Адаму, и их взгляды встретились. У Адама были живые широко расставленные глаза: светло-серые, со стальным оттенком. «Глаза ребенка», — подумал Носсеросс. И сказал вслух:
— Так значит, ты ударил официанта в «Оливье»?
— Не совсем так — скорей не ударил, а толкнул.
— Он сильно пострадал?
— Нет, что вы, через пару минут он уже пришел в себя.
— Гм… А знаешь, тебе необходимо быть расторопным, если хочешь здесь работать. Сомневаюсь, что у тебя что-нибудь получится. Что-то не похоже, что ты особенно шустрый.
— Я могу быть расторопным. Но ведь вовсе не обязательно все время вертеться словно уж на сковородке, верно?
— Что ж, может, ты и прав.
— И вообще, к чему вся эта спешка? Разумеется, если нужно срочно что-то сделать или куда-то попасть, то да. Но спешка просто ради спешки? Это вовсе ни к чему.
Носсеросс кивнул: ему казалось, что он начинал понимать. Адам принадлежал к числу тех людей, которые годами движутся словно в замедленном темпе, набираясь сил, а затем в один прекрасный момент вдруг вспыхивают доселе невиданной энергией. Такой человек похож на электрический провод. Обесточенный, он лежит мертвой змеей. Но, стоит пустить по нему ток, он оживает и заставляет гореть электрические солнца. Однако до этого момента такие люди совершенно инертны. Они обладают способностью постепенно накапливать силы — подобно Антею, которому все было нипочем, пока он обеими ногами стоял на земле. Они живут в ожидании наводнения, схода лавины, извержения вулкана… «А он не дурак: медлительный, но в случае чего за ним не угонишься; долго раскачивается, зато потом черта с два его остановишь», — подумал Носсеросс и проговорил:
— Ну, в общем, я все тебе сказал. Остальное — дело практики. Так что давай приступай.
Адам поднялся.
— Одну минуту, — сказал Носсеросс, — ты каким-нибудь спортом занимаешься?
— Никаким.
— Но тебе наверняка приходилось выполнять какую-то тяжелую работу, так ведь?
— О да, самую разную.
— И у тебя наверняка есть какое-то образование, да?
— Ну да… Самое обычное, да еще то, что я сам прочел. Школа искусств, ну и тому подобное.
— Живопись?
— Скульптура.
— И ты в этом преуспел?
— С точки зрения денег это дело гиблое. Ну, я пошел.
— Да-да, конечно… Выпить не хочешь?
— Нет, я вообще мало пью.
— В таком случае, когда тебе предлагают выпить, не говори «нет», а приноси мне в кабинет, ладно?
— Ладно.
Адам вышел. Носсеросс поцеловал Мэри и сказал:
— Ты была права. Мне нравится этот парень.
— У него красивые глаза, — заметила Мэри.
— Да плевал я на его красивые глаза! — Носсеросс проводил Адама пристальным взглядом. В зале все было готово. Девушки за столиками застыли в смиренном ожидании.
Потом раздалась тихая трель электрического звонка, появился швейцар и провозгласил:
— Трое джентльменов!
Девушки вскочили.
— Трое джентльменов!
Пианист поднял руки.
— Давай! — скомандовал Носсеросс, и оркестр заиграл «Образ твой навеки в сердце моем».
— Трое джентльменов! — прошептала разносчица сигарет. В зал вошла Мэри, покачивая бедрами.
Ви, отбросив соломинку для коктейля, которой она ковыряла зубах, подтолкнула Хелен и сказала:
— Трое джентльменов!
В «Серебристую лису» вошли Гарри Фабиан, Фиглер и Черный Душитель — трое джентльменов.
Глава 10
— Ба! — вскричал Носсеросс — Кого я вижу! Гарри Фабиан собственной персоной!
— Точно! Ну, Носсеросс, как дела, старый прохвост? Познакомься с моим партнером, Джо Фиглером.
— Мне кажется, мы уже раньше встречались, мистер Носсеросс.
— Я как раз то же самое хотел сказать, Джо. Так ты теперь ведешь дела с молодым Гарри, верно?
