Мне — 14 рублей!
А себе возьми, что хочешь.
Что ты хочешь? Ну возьми... Все длиннее. Все короче.
Все короче наши дни.
И душе в заветной лире как от тленья убежать?
Тонкой ниточкой, пунктиром Все течет, не удержать.
Все течет и изменяет
нам с тобой и нас с тобой.
В черной яме пропадает тонкий голос золотой.
12
Ты видал ли сон, о Лева?
Я видал его не раз!
Там, под небом бирюзовым, видел я сидящих нас.
Розы там благоухали, ласковый зефир витал, серны легкие мелькали, волны искрились меж скал.
Плектр струны коснется, Лева, чаши пенятся вином.
Айзенберг в венке бордовом.
Все мы вместе за столом.
В чем-то белом, молодые, с хрусталем и шашлыком, и прелесницы младые нам поют, и мы поем
так красиво, так красиво!
Так невинно, вкусно так!...
Лев Семеныч, мы в России.
Мрак, бардак да перетак.
13
Мрак да враг. Да щи, да каша. Грозно смотрит таракан.
Я люблю Россию нашу.
Я пропал, и ты — не пан.
Я люблю Россию, Лева, край белеющих берез, край погибели пуховой, рваных ран да пьяных слез.
Тараканы в барабаны. Вошки-блошки по углам.
И мерещатся в тумане пролетарии всех стран.
И в сыром ночном бурьяне, заплутав, орет гармонь.
Со свинчаткою в кармане ходит-бродит Угомон.
Бьют баклуши. Бьют кого-то. Нас пока еще не бьют.
Бьют в господские ворота, только им не отопрут.
Мрак да злак, да футы-нуты, флаг-бардак, верстак-кабак, елки-палки, нетто-брутто, марш-бросок, пиздык-хуяк,
сикось-накось, выкрась-выбрось, Сивцев Вражек, иван-чай, Львов-Хабаровск, Кушка-Выборг, жди- пожди да не серчай!
Тройка мчится, тройка скачет в рыжей жиже по весне, злого ямщика хуячит злой фельдъегерь по спине.
По долинам и по взгорьям, рюмка колом, комом блин.
Страшно, страшно поневоле средь неведомых равнин!...
14
Слышу трели жаворонка.
Вижу росы на лугах.
Заливного поросенка.
Самогонку в стаканах.
Это все мое, родное, это все хуе-мое!
То разгулье удалое, то колючее жнивье,
то березка, то рябина,
то река, а то ЦК,
то зэка, то хер с полтиной,
то сердечная тоска!
То Чернобыль, то колонны,
то Кобзон, то сухогруз,
то не ветер ветку клонит,
то не Чкалов — это Руст!
То ли битва, то ли брюква, то ли роспись Хохломы.
И на три веселых буквы посылаемые мы.
15
На дорожке — трясогузка.
В роще — курский соловей.
Лев Семеныч! Вы — не русский! Лева, Лева! Ты еврей!
Я-то хоть чучмек обычный, ты же, извини, еврей!
Что ж мы плачем неприлично Над Россиею своей?
Над Россиею своею, над своею дорогой, по-над Летой, Лорелеей, и онегинской строфой,
и малиновою сливой, розой черною в Аи, и Фелицей горделивой, толстой Катькою в крови,
и Каштанкою смешною, Протазановой вдовой, черной шалью роковою, и процентщицей седой,
и набоковской ванессой, мандельштамовской осой, и висящей поэтессой над Елабугой бухой!
Пусть вприсядку мы не пляшем и не окаем ничуть, пусть же в Сухареву башню нам с тобой заказан путь,
мы с тобой по-русски, Лева, тельник на груди рванем!
Ведь в начале было Слово, пятый пункт уже потом!
Ведь вначале было Слово: несть ни эллина уже, ни еврея никакого, только слово на душе!
Только слово за душою энтропии вопреки над Россиею родною, над усадьбой у реки.
16
Ты читал газету «Правда»?
Что ты, Лева! Почитай!
Там такую режут правду! Льется гласность через край!
Эх, полным-полна параша!
Нам ее не расхлебать!
Не минует эта чаша.
Не спасти Отчизну-мать.
Энтропия, ускоренье, разложение основ, не движенье, а гниенье, обнажение мослов.
Власть советская, родная, родненькая, потерпи!
Что ж ты мечешься больная? Что ж ты знамя теребишь?
И от вражеских наветов опадает ветхий грим.
Ты проходишь, Власть Советов, словно с белых яблонь дым.
И с улыбкою дурацкой ты лежишь в параличе в форме штатской, в позе блядской, зря простив убийц- врачей.
Ты застыла в Мавзолее ни жива и ни мертва, сел едва ли не на шею бундесверовский У-2!
Все проходит. Все, конечно.
Дым зловещий. Волчий ров.
Как Черненко, быстротечно и нелепо, как Хрущев,
как Ильич, бесплодно, Лева, и, как Крупская, страшно! Распадаются основы.
Расползается говно.
17
Было ж время — процветала в мире наша сторона!
В Красном Уголке, бывало, люд толпился дотемна!
Наших деток в средней школе раздавались голоса.
