играет оркестр эстрадный Пахмутовой песни. Рабочий весь в нейлоне и болонье комбайны собирает для уборки по всей планете кукурузы доброй.
Бренчит гитара у костра. Никита Сергеевич Хрущев на Мавзолее приветствует посланцев всех народов в году 80-м, в коммунизме.
И денег нету. И взмывают ввысь в туманность Андромеды экипажи.
И в магазинах разные колбасы.
Они сидят в обнимку на ступеньках.
Они в обнимку тесную читают XXII съезда матерьялы.
И обсуждают горячо. Заря встает над обновленною землею.
4
Они сидят в обнимку на собраньи отчетном ЖСК. В костюме брючном кримпленовом она, а он в двубортном венгерском пиджаке и в водолазке.
Он обнял плечи девичьи. И все же
там, за спиной у них, клубятся тучи, зарницы блещут. Китаезы лезут на наш Даманский, сионисты лезут на наш Египет, и чехословаки на весь соцлагерь руку занесли.
И янки не желают ни в какую гоу хоум! И еврей неблагодарный в ОВИР стремглав несется. Ненавистный волюнтарист Хрущев ЧК родную обезоружил. Би-би-си визжит.
И Сахаров войной грозит Отчизне. Клубятся тучи. Воют злые ветры.
А перед ними светлая заря — крестьяне собираются освоить методу безотвальную, бригадный подряд, и осушаются болота, и золотятся нивы. И Буденный на вороной кобыле в снах мальчишек.
С улучшенною планировкой, с лифтом возводятся дома. Ансамбль играет мелодью в современных ритмах. С новым рацпредложеньем выступил рабочий, и награжден, и трижды награжден, четырежды наш Брежнев вдохновенный. Приветствует он всех и всех целует.
Летят ракеты на Венеру раньше американцев. И веселый БАМ планету опоясал, и планета в цветах встречает светлый Первомай.
А в магазинах разные колбасы.
Они сидят в обнимку на собраньи, они в обнимку тесную читают Доклад на съезде XXV или XXVI. Заря, заря встает над обновленной Малою землею.
5
Они сидят в обнимку на Арбате.
Она в варенках кооперативных.
Он в фирменных. И в туфлях «Саламандра». Чуб непокорный. Бритые височки.
Он нежно плечи девичьи обнял.
А за спиной у них клубятся тучи.
Зарницы блещут. Времена застоя марксизм животворящий извращают, и бюрократы, взяточники, воры, и пьяницы, и даже наркоманы, и мафия, комчванство, долгострой, и формализм, и узкие места, и национализма пережитки, и экстенсивный метод, и другие явленья негативные, и Брежнев, всем ненавистный, и овощебазы, и министерства, ведомства и главки! Клубятся тучи. Воют злые ветры.
А перед ними светлая заря — крестьяне собираются семейный
подряд внедрять. И золотятся нивы, Рабочий за компьютер персональный садится. И повсюду МЖК растут. Играют смелые рок-группы.
И КСП играет. И Буденный злым «Огоньком» разоблачен уже.
С телеэкрана Михаил Сергеич, краснознаменный, вдохновенный, мудрый, приветствует прорабов перестройки, и вся планета слушает его и тоже перестраиваться хочет, и всюду замечаются подвижки, и новое мышление растет, и мышление новое, и дальше, все дальше, дальше!
Ельцин дерзновенный,
знамена, кока-кола, твердый рубль!
И в магазинах разные колбасы!
Они сидят в обнимку на Арбате.
Они в обнимку тесную читают «Детей Арбата». Светлая заря встает над обновленною землею.
И Ленин жив. И сладок поцелуй девичьих губ. И Ленин жив! И будут колбасы в магазинах, а в сердцах любовь и пламень молодости нашей!
И Дмитрий Алексаныч тут как тут!
В общем-то нам ничего и не надо.
Все нам забава, и все нам отрада.
В общем-то нам ничего и не надо — только б в пельменной на липком столе солнце горело, и чистая радость пела-играла в глазном хрустале, пела-играла и запоминала
солнце на липком соседнем столе.
В уксусной жижице, в мутной водице, в юшке пельменной, в стакане твоем все отражается, все золотится...
Ах, эти лица... А там, за стеклом, улица движется, дышит столица.
Ах, эти лица, ах, эти лица,
кроличьи шапки, петлицы с гербом.
Солнце февральское, злая кассирша, для фортепиано с оркестром концерт из репродуктора. Длинный и рыжий ищет свободного места студент.
Как нерешительно он застывает с синим подносом и щурит глаза.
Вот его толстая тетка толкает.
Вот он компот на нее проливает.
Солнце сияет. Моцарт играет.
Чистая радость, златая слеза.
Счастьичко наше, коза-дереза.
Грязная бабушка грязною тряпкой столик протерла. Давай, допивай.
Ну и смешная у Семушки шапка!
Что прицепился ты? Шапка как шапка. Шапка хорошая, теплая шапка.
Улица движется, дышит трамвай.
В воздухе блеск от мороза и пара, иней красивый на урне лежит.
У Гастронома картонная тара.
Женщина на остановке бурчит.
Что-то в лице ее, что-то во взгляде, в резких морщинах и алой помаде, в сумке зеленой, в седеющих прядях жуткое есть. Остановка молчит.
Только одна молодежная пара давится смехом и солнечным паром.
Левка глазеет. Трамвай дребезжит.
Как все забавно и фотогенично — зябкий узбек, прыщеватый курсант, мент в полушубке — вполне симпатичный, жезл полосатый, румянец клубничный, белые краги, свисток энергичный.
Славный морозец, товарищ сержант!
Как все забавно и как все типично! Слишком типично. Почти символично. Профиль на мемориальной доске важен. И с профилем аналогичным мимо старуха бредет астматично с жирной собакою на поводке.
Как все забавно и обыкновенно!
Всюду Москва приглашает гостей.
Всюду реклама украсила стены: фильм «Покаянье» и Малая сцена, рядом фольклорный ансамбль «Берендей» под управленьем С.С.Педерсена...
В общем-то, нам, говоря откровенно,
этого хватит вполне. Постепенно мы привыкаем к Отчизне своей.
Сколько открытий нам чудных готовит полдень февральский! Трамвай, например. Черные кроны и свет светофора.
Девушка с чашкой в окошке конторы.
С ранцем раскрытым скользит пионер в шапке солдатской, слегка косоглазый.
