проститься. Легкомысленная муза
стремится к новому. Мне грустно, Константин
Устинович. Но таковы законы
литературы, о которой ты
пред смертью говорил... Покойся с миром
до радостного утра, милый прах.
ЛЕСНАЯ ШКОЛА
Хулиганская песня
Ой вы, хвойные лапы, лесные края, ой, лесная ты школа моя!
Гати-тати-полати, ау-караул, елы-палы, зеленый патруль!
В маскхалате на вате, дурак дураком, кто здесь рыщет с пустым котелком?
Либо я, либо ты, либо сам Святогор, бельма залил, не видит в упор!
Он не видит в упор, да стреляет в упор, слепота молодцу не укор!
Он за шкурку трясется, пуляет в глаза. Елы-палы, река Бирюса!
Ой, тюменская нефть да якутский алмаз, от варягов до греков атас.
И бродяга, судьбу проклиная, с сумой вдоль по БАМу тащится домой.
Ой, гитара, палаточный наш неуют!
Дорогая, поедем в Сургут.
И гляди-ка — под парусом алым плывет омулевая бочка вперед!
И полночный костер, и таежная тишь, и не надо, мой друг, про Париж.
От туги до цынги нам не видно ни зги.
Лишь зеленое море тайги!
Лишь сибирская язва, мордовская сыпь...
Чу — Распутин рыдает, как выпь, над Байкалом, и вторит ему Баргузин.
Что ты лыбишься, сукин ты сын?
Волчья сыть, рыбья кровь, травяной ты мешок, Хоть глоток мне оставь, корешок!
Вот те Бог, вот те срок, вот те сала шматок, беломоро-балтийский бычок.
Возле самой границы, ты видишь, овраг!
Там скрывается бешеный враг — либо я, либо ты, либо сам Пентагон!
О, зеленые крылья погон!
И так тихо, так тихо в полночном лесу, лишь не спит злополучный барсук.
Все грызет и грызет он мучительный сук.
Мне ему помогать недосуг.
Три гудочка я сделаю — первый гудок намотает положенный срок, а второй про любовь, про любовь прокричит, третий харкнет и снова молчит.
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь ни фига, человечья не ступит нога...
В темном лесе свирель, сею лен-конопель, волчью ягоду, заячий хмель...
Но кто скачет, кто мчится — спаси-помоги —
С ним медведь-прокурор да комар-адвокат, и гадюки им славу свистят!
Призрак бродит по дебрям родным разъярен, европейский покинув газон.
Он рубаху последнюю ставит на кон, спит и видит сивушный свой сон.
В рукавицах ежовых, с моржовым концом он бредет, голосит ни о ком.
Лихоманка его зацелует до дыр, обтрухает парадный мундир.
И над Шушенским стелется черная гарь, да стучит костяная нога.
Бабка-ёшка обнову нам хочет вязать и базедовы пучит глаза.
То не Маркс тебя мучает, не капитал,
это бред-берендей забодал,
это дед-лесовик, это гад-Боровик,
Иванова коварный парик!
Это дурью мы мучимся, лен-конопель, волчья ягода, заячий хмель.
Белина-целина, что ни день — то война, елы-палы, лесная страна.
По сусекам скребут, по сусалам гвоздят, по централам торчат-чифирят.
Эх, кайло-кладенец, эх, начальник-отец.
Эх, тепло молодежных сердец!..
Одиноко гуляет гармонь вдоль села.
Ей навстречу Дерсу Узала: «Ты сыграй мне, гармонь, над разливами рек!»
— «А пошел бы ты на хер, чучмек!»
В Красном Чуме на Ленина чукча глядит.
Вот те культ, и просвет, и полит.
Ленин делает ручкой вперед и вперед.
Чукча смотрит и песню поет.
Он поет гуль-мулла, и поет йок-ялла, и поет он якши-мишмулла.
И качается в такт, и клубится табак.
Входят в чум итэльмен и коряк.
И тунгус черемису в глаза наплевал, да упал, да уснул наповал.
Гог штакетником двинул Магогу меж рог.
Геку Чук вставил перышко в бок.
Нам кровавой соплей перешибли хребет. Отползай, корешок, за Тайшет.
И, как шапку в рукав, как в колодец плевок, нас умчит тепловозный гудок.
Ну, чего же ты, Дуня? Чего ты, Дуня?
Сядь поближе, не бойся меня.
Пойдем-выйдем в лесок, да сорвем лопушок, да заляжем в медвяный стожок.
Алый цветик-цветок, дроля милый дружок, одуванчиков желтых венок.
Но не вздохи у нас на скамейке — любовь. Вынь да вдвинь свой амбарный засов.
Нас венчали не в церкви, сыр-бор да простор! Над макушкой завяжем подол!
Ну, натешился всласть, кучерявый, вылазь, видишь, вся тут артель собралась!
Не гляди же с тоской на дорогу, дружок!
Зря зовет тепловозный гудок.
Там плацкартные плачут, да пьют, да поют, а СВ все молчат да жуют.
А в Столыпиных стелят казенный матрас — пидорасят друг друга и нас...
В феврале на заре я копаюсь в золе, я дрожу в феврале на заре.
Снова в широкошумных дубровах один я бегу, сам себе господин.
Но взглянул я вокруг — а кругом на века братья Строговы строят ДК!
Вырастают, как в сказке, то ГЭС, то АЭС, освещают прожектором лес!
Все мне дорого здесь, все мне дорого здесь, ничего мне недешево здесь!
То прокисли молочные реки во зле, вязнут ноги в пустом киселе.
В феврале на заре я копаюсь в золе, я ищу да свищу на заре.
Эх, белеть моим косточкам в этих краях, эх, Собес, Красный Крест да Госстрах.
О, не пей, милый брат, хоть денечек не пей, ты не пей из следов костылей!
И сияют всю ночь голубые песцы, и на вышках кемарят бойцы,
Ороси мои косточки пьяной слезой — клюквой вырасту я над тобой.
Что нам красная небыль и что Чернобыль! Золотой забиваем костыль.
И народнохозяйственный груз покатил, был да сплыл от Карпат до Курил...
