французом сердечный друг Констанции Бонасье точно быть не мог.
Долго парковались у рынка (как раз в этот момент Плахов уверял Троицкого, что Рогов плотно держит Хомяка), долго шли меж рядов сыров, от запахов которых голова шла кругом, яиц, устриц в огромных ящиках (Рогов впервые узнал, что они бывают трех размеров — первого, второго и третьего), яблок, лука десятка сортов...
Тут-то Рогов и забыл, зачем он приехал на Лазурный берег. То есть, что за прованским корнем — помнил. А что за Троицким — забыл.
Пришли наконец в ряд с кореньями. Такой же длинный ряд, Вазген по каким-то одному ему понятным признакам выбрал «лучший по профессии, клянусь Араратом». Лучший по-профессии оказался крупным смуглым мужчиной лет пятидесяти, чем-то напоминающим одновременно и Вазгена, и Егорова.
Вазген уточнил у Васи, как называется искомый продукт.
— Бальзам вечной молодости.
— Да не бальзам, друг. Какой бальзам! Бальзам потом, после всего. Как называется этот... материал для бальзама?
—- Прованский корень жизни.
— У вас есть корень жизни? — обратился Вазген к продавцу.
— Что это, месье? — не понял торговец.
— Из которого бальзам делают. Очень хороший. Очень хороший, от всего полезный бальзам!
Продавец пожал плечами:
— Первый раз слышу. А как растение называется?
— Как растение называется? — обратился Вазген к Рогову.— Точно знать хочет, так не говорит. Любит, говорю, во всем точность. Скажите мне, говорит, название с точностью до...
— Точно не знаю,— почесал в затылке Рогов.— Какое-то горное.
И показал руками гору. Продавец в ответ на этот жест почему-то нахмурился.
— Говорит, в горах растет,— перевел Вазген.— Волшебный корень, только в Провансе мог вырасти! Лечит, укрепляет. И так помогает!..
Продавец с сомнением оглядел покупателей, побормотал о чем-то с коллегами из соседних рядов. Потом вынес вердикт:
— Там, кроме лаванды, ничего нет.
— Но у них в России бальзам из вашего корня продают,— горячился Вазген.— Вечной молодости. Всем помогает! Он Араратом клянется!
Хотя если бы Рогову пришло в голову клясться какой-нибудь горой... Даже непонятно какой. Разве что Пулковской возвышенностью.
— Что ж тогда русские так мало живут? — иронично улыбнулся продавец.— Сожалею, месье...
— Василий! Этот человек нам клянется — нет такого корня.
— Брешет! — Василий посмотрел на продавца исподлобья.— Чую: брешет. Секрет выдавать не хочет... Или цену набивает.
О том, что русские мало живут, Вазген Рогову переводить не стал.
Чтобы не огорчать хорошего человека.
К Белову Егоров решил пойти во фраке. Чтобы как солидный мужчина к солидному мужчине. Без всяких понтов — просто для пущего взаимопонимания.
Специально зашел домой, переоделся. Напяливая громоздкий наряд, подумал, что соскучился по своему милицейскому мундиру. Сергей Аркадьевич любил форму. Как-то на душе спокойнее становилось, когда облачался в мундир. Форма делает человека самим собой. Определяет четко его место в жизни. Особенно если на форме подполковничьи погоны.
Но тут фестиваль. Свои правила...
Егоров деликатно постучал в номер. Час был поздний, Белов решил в этот вечер лечь спать пораньше. Дверь он открыл в халате.
— Здравствуйте, Олег Иванович! Я к вам,— вкрадчиво сообщил Егоров.
— Здравствуйте,— вздрогнул актер.— Вы кто?
— Подполковник Егоров. Начальник штаба ГУВД Петербурга.— Егоров не стал уточнять ту мелочь» что он замначальника штаба.— В настоящий момент специальный представитель МВД России.
— Еще один... — вздохнул Белов.— А в Питере кто-нибудь остался?
— Можно зайти? — Егоров решил не обращать внимания на иронию актера.
Белов молча посторонился. Егоров вошел, оценил номер. Неплохой номер. На журнальном столике бросался в глаза пригласительный билет на фестиваль.
— Хочу вам, Олег Иванович, извинения принести,— качал Егоров.— За своих подчиненных.
— Их поведение просто возмутительно,— пафосно воскликнул Белов, взмахивая незажженной сигарой.
— Согласен. Превратно понятый служебный долг вымащивает собою дорогу в ад,— Егоров и сам не до конца понял, что сказал.
— Во избежание скандала я забрал из полиции заявление,— хмуро сообщил Белов.— По просьбе оргкомитета. Но по совести следовало их наказать. Это ведь, извините за выражение, просто «оборотни в погонах»!.. Хорошо, я человек добрый и снисходительный, и у жены характер легкий...
Актер покосился в сторону душа, где как раз была жена. Надо бы избавиться от этого ментовского борова, пока Лариса не вышла.
— Оба строго наказаны и отправлены домой! — отчитался Егоров.
Это сообщение Белову понравилось. «Добрый и снисходительный» актер, конечно, выполнил просьбу оргкомитета и не стал раздувать скандал, но в глубине души он Рогова с Плаховым разорвал бы...
Как в фильме: пойманный негодяй умоляет «Троицкого» не убивать его, а отнестись «по- человечески», а тот отвечает: «По-человечески, любезный, я только к людям относиться могу».
Очень эффектно удалось произнести Белову эту фразу. Один из лучших фрагментов.
— Поймите, я не против милиции,— признался актер.— Сам в студенческие годы дружинником был. Но ведь есть нравственные барьеры... Заповеди, наконец.
— Большое спасибо,— вдруг поклонился Егоров.
— За что?..— опешил Белов.
— За помощь в охране общественного порядка.
— Ах это... Пустяки! Одно дело делаем. Мы же все заинтересованы в величии Родины. Я ведь тоже здесь представляю...
Благодарность подполковника несколько выбила его из колеи. Он и впрямь был дружинником, но один раз и коротко. Дежурство состояло в том, что трое парней в повязках трижды обошли глухим вечером небольшой сквер. Было так холодно, что, во-первых, потенциальные правонарушители (да и жертвы) все попрятались по домам, а во-вторых — очень хотелось горячительных напитков. Жажду утолили в близлежащей общаге, после чего с Беловым случился на черной лестнице не слишком невиданный, но довольно-таки неприятный желудочный конфуз.
— Вы мой самый любимый артист,— проникновенно произнес Егоров.— Гений экрана!
— Спасибо. Приятно слышать,— смутился Белов.
Егоров подумал, приступать ли к главной цели визита или еще продолжить светский разговор. Рассказать, может быть, актеру какую-либо забавную фестивальную историю. Например, как в 1990 году молодой российский режиссер Каневский подрался с каннскими бомжами-клошарами, попал в кутузку и пришел на вручение себе «Золотой камеры» в рваной тельняшке и с фингалами.
Не стал рассказывать. Решил, что почва подготовлена:
— Олег Иванович,— умильно произнес Егоров,— не откажите в просьбе!..
— Все что в моих силах,— откликнулся тот.
— Проведите во Дворец,— почти умоляюще сказал Егоров.— Это моя розовая мечта...
И тут с «гением экрана» случилась изрядная метаморфоза. Волосы его встали дыбом, физиономия искривилась, а глаза резко забегали по комнате. Оттолкнув Егорова, Белов метнулся к столику, крепко
