уже было не важно. Бальзам в самом деле был крепок. Очень крепок.
— Беда, что у нас начальники русские, — улыбнулся детям-славянам Юзас. — Говорят по-литовски, а сами русские. Но меня они из тюрьмы выпустили и отдали завод. Делаю бальзамы для начальников и высоких гостей.
— В магазине этого бальзама нет, — объяснил Витас эстонскому и латышскому коллегам. — Даже в магазине ЦК партии.
— Почему? — Я сделал шаг к Витасу, потому что бальзам развязал не только язык, но и ноги.
— Коммунисты у меня тоже спрашивают — почему? — подлил мне из своей кружки Юзас. — А я им говорю: нет посуды. Сделайте бутылку, которая будет достойна моего бальзама, запущу промышленное производство. Но нет бутылки.
Они все засмеялись: Юзас, Витас, Имант и Тойво. Не поняли юмора я, Олекса Михайлович и Миколюкас. Я — ибо туп. Олекса Михайлович стоя спал. Миколюкас ждал приказа хозяина.
— Миколюкас, налей, — не переставая смеяться, бросил Юзас.
Миколюкас подошел к каждому из гостей, булькнул. Начал он с Олексы Михайловича, второму налил мне, дальше по кругу.
— Чуд-десный бальзам! — сказал я. — Лучше риж-жского.
Я полностью контролировал ситуацию, прекрасно понимая, что можно говорить, чего нельзя. Подводил лишь язык, который шевелился во рту не так, как надо. Точнее, не хотел шевелиться. Я мысленно отдал ему приказ: «Отставить заплетаться!» И сделал еще один глоток.
Вообще-то с литовцами мне уже приходилось выпивать не раз и не два на самом разном уровне. Из всех прибалтов они как никто старались напоить русского брата. Однажды литовские хозяева привезли нас, троих гостей, на лесное озеро. Чистую воду со всех сторон сжимали сосны и дубы. Стежка, по которой мы шли к озеру, незаметно превратилась в мостки, ведущие на середину озера к бане. Мостки были предусмотрительно огорожены перилами. Кажется, никому не надо говорить о старательности, заботливости и умелости литовского мастера. Если уж он сделал мостки к бане на озере, то не забыл и о перилах. Главное для литовского мастера — целесообразность. Гостя ведут в баню или из бани, и в озеро он должен упасть не до парилки, не после окончания процесса, а в свое время. Мы успешно прошли к бане, кое-кому пришлось и ухватиться за гладкие, удобные перила, скинули штаны и рубашки, но остались в трусах, потому что с нами были жены хозяев.
— Нет-нет-нет! — закричали хозяева. — В наших саунах только голышом!
Кто снял трусы, как я, например, кто остался в длинных семейных, не отважившись продемонстрировать свои мужские достоинства, — и полезли в парилку. А там уже людей как в тыкве семечек. Худые, толстые, мужчины, женщины, — и ни одной молодой девушки. Отвисали животы и груди, заливались потом морщины и складки, сбивались в паклю волосы, а девушки ни одной. Смотрел я, смотрел, пошел и бросился в холодное озеро.
Но я не о сауне.
Выпивая с гостеприимными хозяевами, я всегда ощущал жадные взгляды: ну когда, когда окосеешь, дорогой? Отчего не падаешь лицом в салатницу, не лезешь под стол и не бьешь посуду? Гей, славяне!
От напряженного ожидания хозяева чаще всего ломались первыми. Стекленел взгляд, бледнело или краснело лицо, выскальзывал из рук фужер.
— Это моя земля! — смотрели на меня белые глаза Йонаса, Владаса или Пятраса.
— Конечно, твоя, — соглашался я.
— А ты оккупант!
— Сам дурак.
До драки не доходило только потому, что хозяева, во-первых, даже и пьяные чувствовали себя европейцами, а во-вторых, слушались жен. Ну и, возможно, определенное значение имела психология узника. У тебя голые кулаки, а у оккупанта автомат, танк и ядерная бомба. Подумаешь, прежде чем лезть в драку.
Надеюсь, никому не нужно объяснять, что пьяные литовцы не видели никакой разницы между русскими и белорусами. Трезвыми они еще какую-то разницу улавливали, но пьяные…
Для Витаса, Тойво и Иманта я с Олексой Михайловичем были оккупантами. Недаром Витас в восемь утра встречал каждого из нас у подножки вагона с бутылкой. Его взгляд через плечо был мне хорошо знаком: «Окосел? Или еще нет?»
Ну что ж, посмотрим, как вам удастся меня напоить.
— Ваше здоровье! — отсалютовал я кружкой Миколюкасу.
Тот расплылся в ответ: пейте, гости дорогие.
Никто не заметил, что Миколюкас набулькал мне в кружку вдвое меньше, чем своим белым хозяевам Витасу, Иманту и Тойво.
Правда, каждый из артистов на этой сцене вел свою партию, неподвластную воле режиссера. Олекса Михайлович очнулся, обвел долгим взглядом каждого из нас и сделал хороший глоток.
— Кончилась, — показал он кружку Миколюкасу.
Тот подошел к нему и набулькал.
— У белорусов бальзама нема, — грозно посмотрел на меня красными глазами Олекса Михайлович.
— Есть, но плохой, — согласился я. — Как деготь.
— Хороший бальзам сделать не так просто, — задрал вверх бородку Имант.
— Наш бальзам… как это по-русски… старый Таллин… — и Тойво залопотал по-эстонски.
Юзас подмигнул Витасу, они засмеялись.
— Значит, на промышленное производство вы свой бальзам так и не ставите? — подошел я к Юзасу.
— Не ставлю, — развел тот руками. — Но патент на него у меня есть.
— Как? — удивился я. — Если в этом патенте зафиксирован рецепт, свиньи… извините, русские могут его сделать без вашего разрешения. Им, свиньям, плевать…
— Патент у меня зарегистрирован в Британском королевстве. Хотите взглянуть?
— Хочу.
— Миколюкас!
Миколюкас вышел и вернулся через несколько минут с футляром, который закрывался на секретный замок. Юзас, отвернувшись, набрал шифр, достал из футляра свернутую в трубку бумагу и вручил мне.
Действительно, гербовая бумага, текст на английском языке, печати, подписи.
— Английский понимаете? — потянул из моих рук патент Юзас.
— Немного, — не отдал я.
Все правильно. Объединенное Королевство Великой Британии, королева Елизавета Вторая. Правда, все целиком мне читать не захотелось
— Застраховали? — отдал я патент Юзасу и заглянул в свою кружку; там еще немного было.
— А как же.
Редакторы окружали меня и Юзаса, как высокие деревья, застили свет. Я чувствовал, что невысокому Юзасу было так же неуютно, как мне. Он свернул патент, засунул в футляр и передал Миколюкасу:
— Отнеси в сейф.
— Жаль, что в магазинах нет, — вздохнул я. — Ей-богу, бальзам лучше рижского.
Имант дернулся, отвел далеко от себя руку с кружкой, передавая ее лакею, но того, к сожалению, рядом не было. Он растерянно поискал глазами стол или лавку, куда можно было бы поставить дрянь в кружке, но и этого не нашел.
— Салют! — приветствовал я тонкого мастера мизансцены Юзаса.
— В ЦК партии тоже переживают, — поблагодарил меня маленьким глотком Юзас. — А я говорю: не сделали еще бутылки для моего бальзама.
Витас, Тойво и я засмеялись. Имант заинтересовался вилами в углу.
И в этот момент опять очнулся Олекса Михайлович. Он встрепенулся, надул, как петух перед дракой, грудь, сделал уверенный шаг вперед и затянул, подняв руку с кружкой:
— Гей, до-лы-ною, гей, ши-ро-кою козаки йдуть!..
