— Ой, Ваня, страшно! — выглянула из кухни Татьяна. — Американское кино посмотришь — стрельба да мордобой… И негров много.
— А секс? — подмигнул Михалычу сосед.
— С таким мужем, как ваш, бояться нечего, Татьяна Петровна, — подобострастно хихикнул Михалыч. — Узлом любого завяжет. Геракл!
— Да ладно тебе, — покосился на жену хозяин. — Хотя когда захотим — могём.
Он опрокинул в рот рюмку.
— Когда отправляетесь? — напомнил о себе Михалыч.
— Ты пей, пей, — помахал над столом рукой помещик, отдышался. — Вылетаем в первых числах сентября. А вернемся — как Бог положит.
— Ну да, ну да, — покивал головой Михалыч, побаиваясь наливать себе из почти пустой бутылки. — Дорога ведь дальняя. А с английским у вас как?
— Как с немецким, а также французским, испанским и итальянским. Генёв, одним словом.
— Понятно, — прищурился на бутылку Михалыч, прикидывая, хватит ли зелья на две рюмки. — Американцы, говорят, на русских похожи.
— Это чем? — снова вышла на веранду Татьяна.
— Просторы одинаковы, значит, и люди похожи, — растолковал Михалыч. — Империалисты.
— И негры империалисты? — удивилась Татьяна.
— Некоторые, — стушевался Михалыч. — У нас ведь тоже кавказцы с таджиками…
— Нечего базарить, если не знаешь, — поднялся Иван Федорович, давая понять, что трапеза закончена. — В Москве чеченами весь гостиничный бизнес схвачен, а ты говоришь — таджики.
Иван Михалыч перечить не стал, хозяйское слово — закон.
«Наша акула к ихней в гости плывет, — подумал он. — Интересно, кто кого слопает?»
— Дай время — и с ними разберемся, — будто подслушав его мысли, сказал хозяин. — Зажрались, паразиты.
За неделю, которая оставалась до вылета в Америку, Иван Федорович собирался поставить на крышке подвала пружину с защелкой. Под полом у него многое хранилось, и не только соленья с вареньями. Ближе к зиме на участках начинали шкодничать бомжи и пьяницы с окрестных деревень, лазили по подвалам и погребам, гадили в домах. А тут на днях коммерческий директор рассказал ему про умельца, ставящего на дверях хитрую пружину — туда войдешь, назад не выйдешь. Иван Федорович загорелся, созвонился с умельцем, подробно расспросил — и решил поставить пружину у себя в подвале.
— Она ведь не только дверь защелкнет, но и крышку подпола? — уточнил он.
— Прихлопнет, как в мышеловке, — заверил умелец, тоже, кстати, Иван.
— Не выберется?
— Если только половицы разберет.
— Пол у меня надежный, — хохотнул Иван Федорович. — А стены кирпичом обложены.
Однажды он уже нанимал сторожем Михалыча, но тот доверия не оправдал. Белым днем кто-то разбил окно на веранде. Из дома ничего не пропало, но Михалычу это зачлось — в застолья почти не приглашали. Сейчас вот рюмаху виски поднесли — но это за отъезд в Америку.
«Меньше будет знать — дольше протянет, — подумал Иван Федорович, глядя в спину соседа, удалявшегося в свою конуру. — На хрена ему этот участок? Ни себе глянуть, ни людям показать. Ну ничего — скоро сам приползет с ключом от дома в зубах».
На дело Михалыч выбрался на следующий вечер после отлета соседей в Америку. Надел свитер, старый тулуп, сапоги — в подвалах зябко даже летом, не говоря уж об осени. В карманах электрический фонарик, дубликат ключа, отвертка, в руках сумка для понравившихся банок.
«Вроде, ничего не забыл?» — остановился он перед соседским забором.
Вечер был теплый. С болота тянуло сыростью, но грибной сыростью, здоровой. Перекликались перед сном птицы, кое-где мерцали слабые огоньки в окнах домов, лаяла вдалеке собака.
«А ведь не догадался ты, хозяин, завести сторожа, — покачал головой Михалыч. — Но это уж не наша вина».
Он оторвал в заборе доску, державшуюся на одном гвозде, протиснулся в дыру и направился к дому. Большой участок тем и хорош, что человека на нем разглядеть непросто. Да и заборы сейчас ставят ого — как ключ от собора.
Михалыч, не таясь, взошел на веранду, посветил фонариком, вставил в скважину ключ и повернул. Замок открылся легко. Теперь следовало расправиться со вторым замком, накладным. Михалыч надел рукавицу, выдавил стекло в окошке на уровне замка, снял рукавицу, просунул в окошко руку и отомкнул защелку. Дверь беззвучно распахнулась.
«Чистая работа», — похвалил себя Михалыч.
В доме он ориентировался хорошо, не один год соседствует. Сдвинул с крышки подпола стол, нащупал кольцо и потянул на себя.
«Тяжелая, зараза, — мелькнуло в голове. — Как ее Татьяна поднимает по десять раз на дню? Пружину зачем-то поставили…»
Придерживая одной рукой крышку, второй подсвечивая фонариком, Михалыч осторожно ступил на лестницу, ведущую в подвал. Пахло укропом и мятой. «В бочках солят», — с удовлетворением подумал он.
Крышка с глухим стуком захлопнулась над головой. Но Михалыч на это не обратил внимания — манили бочки, банки, вязанки, а может, и копченый окорок, заботливо обернутый марлей. Именно так хранил окорока на чердаке отец, царство ему небесное.
Подвал был богатый, но не такой, как у бывшего московского мэра. Не хватало заморских разносолов, а также икры, балыков, буженины, ну и вожделенного окорока. Но в остальном Михалыч не разочаровался. В двух корытах лежали приготовленные к засолке огурцы, в одном крупные, в другом помельче. Три ящика помидоров — спелых, полуспелых и зеленых. Вот эти зеленые Михалыч понюхал с особенным удовольствием. На полках стояли закатанные банки с кабачками, патисонами, грибами — опятами, чернушками и рыжиками. В двух литровых банках были замаринованы белые — их Михалыч отставил в сторону. Из варений он выбрал протертую с сахаром малину, по баночке крыжовника, смородины, абрикосов. Подумав, взял и вишню.
«Не много ли для одного раза? — осветил он фонариком отставленные банки. — Да нет, справлюсь. Завтра еще наведаюсь, потом попрошу Василия подъехать на машине и отвезу все в Москву. А здесь шухер устрою…»
Это было едва ли не главным — насвинячить так, чтобы последнему идиоту стало ясно, что здесь гуляли бомжи или отморозки.
«Но и акуле надо кое-что оставить, — огляделся Иван Михайлович. — Татьяна у него хорошая баба, хозяйственная».
Он составил банки в сумку, посветил по углам — нет ли еще чего интересного, — и поднял сумку. Килограммов двадцать, не меньше. Но и отступать, как говорится, некуда, за нами Москва. С трудом втащил сумку на лестницу, толкнул крышку рукой — и ощутил, как по спине пробежал холодок. Крышка была заперта. Он подобрался повыше, пристроился, изо всех сил надавил на крышку спиной — и чуть не свалился вниз.
«Батюшки! — едва успел он подхватить слабеющей рукой сумку. — Замуровали! А я-то думаю, зачем он, паразит, пружину поставил…»
Михалыч стащил на пол во сто крат потяжелевшую сумку и снова полез вверх по лестнице. Крышка прилегала плотно, не видно было даже крохотной щелочки. Потыкал отверткой в потолок — глухо.
«Генёв! — в ужасе посветил фонариком над головой Михалыч. — Полный генёв, даже хуже…»
— Люди! — стукнул он плечом в крышку. — Спасите!
Но какой в подземелье голос? Мышиный писк, а не голос. Михалыч сел на ступеньку и схватился руками за голову. Перед глазами нарисовался скелет с источенными костями, пустые глазницы черепа
