молодежных собраний он не раз провожал её до дома. И как-то, когда она, прощаясь, протянула ему руку, он помимо воли задержал её в своей чуть дольше, чем если бы это было просто расставание. Аня смутилась, но руки не отдернула. Он отпустил руку, она улыбнулась и заспешила по тропинке к калитке своего дома.
От Аниного дома можно было пройти берегом озера и сразу же выйти на соседнюю с его домом улицу, намного сократив этим путь. Гена шёл вдоль берега озера и улыбался, и если бы кто спросил о причине его хорошего настроения, то вряд ли смог бы объяснить это. Хотя сам, конечно же, понимал, что причина этому – сероглазая девушка – Аня. И должен был себе признаться, что день ото дня она становиться ему всё дороже и дороже. Он не грезил о ней по ночам, не носил на руках в своих мечтах, не строил в воображении каких-то идеалистических сцен… Аня пришла в его жизнь реально, вполне ощутимо, как приходит весна после долгой затянувшейся зимы.
И вновь сомнения, сомнения и сомнения. Иногда трудно распознать: где сомнение, а где малодушие; да и само их различие зачастую трудно объяснить, как и то, что из них что порождает: сомнения – малодушие или же наоборот, малодушие – сомнения. Одно только наличие неизлечимой болезни рано или поздно начинает угнетать человека осознанием своей ущербности. И, чтобы противостоять этому, нужна сильная воля и верные друзья. Не только сочувствие, которое сродни жалости, ибо жалость чувство низкое!.. Не нужно было быть особо искушенным в делах сердечных, чтобы не заметить, что происходит с Геной. Есть в народе такая пословица, где говорится, что друзья познаются в беде. А вернее, было бы сказать, что настоящие друзья видят беду заранее…
Вока знал Аню ещё с воскресной школы, и не раз бывал у них дома. Поэтому его приход её не удивил. Аня взяла букет фиалок, которые он принес, поставила в вазу, пригласила к столу. И после чашки кофе вопросительно взглянула на него, смутно догадываясь о причине этого визита. Воку так и подмывало объяснить обстоятельство своего появления тем, что давно не бывал у неё в гостях и, попрощавшись, уйти. Но Аню было не так-то легко провести и, глядя ему в глаза, она спокойно спросила:
– Ну а теперь, Володя, давай выкладывай: с чем пожаловал? Ведь не от того же ты пришел, что соскучился, правда?
Ретироваться было поздно. И, призвав на помощь всё свое мужество, он сказал:
– Не удивляйся, Аня, но я пришел поговорить с тобой о Гене. – Аня молчала, ожидая, что он продолжит говорить. – Аня, мы уже не дети. И я вижу, что между вами завязываются не простые отношения. – Она хотела что-то сказать, но Вока жестом руки остановил её. – Аня, я ни в коей мере не хочу опекать или же как-то иначе вмешиваться в вашу жизнь! Но если у тебя нет к Гене ничего серьезного и ты просто не хочешь оттолкнуть его, чтобы не обидеть, то было бы правильно в самом начале не давать никакой надежды на что-то в будущем… Поверь, я это говорю не от праздности или из-за чего ещё. Ведь ты, наверняка, знаешь, что Гена болен. И, возможно, неизлечимо. Ты должна понимать, что…
Аня была явно не готова к такому повороту в их разговоре, но, когда Вока начал говорить о болезни Гены, она перебила его:
– Извини Володя, но в своих отношениях с Геной, думаю, мы сможем разобраться и сами. – У неё дрогнули ресницы. – Я знаю, что он болен. Знаю также, что с этим живут.
Вока сожалел, что вообще начал этот разговор. Но недосказать всего, чего хотел, он уже не мог. Он подвинул пустую чашку на середину стола, взглянул на Аню.
– Однажды он тебе об этом скажет сам, и тогда ты должна будешь принять решение – или, или. И как же ты поступишь? Скажешь, мол, ничего страшного и что болезнь дружеским отношениям не помеха, и таким образом дашь понять, что на что-то более серьёзное он может и не рассчитывать, и этим ещё более усугубишь его состояние? Думаю, что лучше тебе этот выбор сделать сейчас, пока ещё есть время.
Казалось, что Аня внимательно рассматривает фиалки.
– Это очень хорошо, что ты пришел, Володя… – оторвала она взгляд от цветов. – И я рада за Гену, что у него есть такой друг, как ты. Но для себя, Володя, я уже всё решила…
Вока вскоре ушел, а в окне Аниной комнаты до поздней ночи горел свет. Утром ей сразу же вспомнился разговор с Вокой. Вчера вечером он произвел на неё гнетущее впечатление. Сейчас же на душе было светло и радостно. Да, конечно же, она приняла решение!..
Осенью, когда в красно-бордовое оделись клёны, золотом покрылись каштаны и небо стало по- особому пронзительно голубым, и в воздухе, прогретом дневным солнцем, носилась липкая паутина, а прохладные вечера тревожной грустью касались самых потаённых струн души, в один из субботних дней – из дверей дворца бракосочетаний в окружении родственников и друзей вышли Гена и Аня. Сразу же за ними, в перевязях дружка и подружки, шли Вока и Вика. Только что женщина в строгом костюме – работник дворца бракосочетаний – торжественно объявила Гену и Аню мужем и женой, и они под звуки свадебного марша принимали поздравления. Гена – непринужден и общителен, лишь слегка бледное лицо выдает волнение. Глаза же Ани сияли счастьем. Все последнее перед свадьбой время Гена жил, словно в призрачном сне: ему казалось, что всё это происходит не с ним, а с кем-то другим. Он боялся проснуться и потерять это пьянящее чувство любви и восторга. Все хлопоты, сопряженные со свадьбой, взяли на себя Михаил Иванович и Людмила Александровна. Профком выделил Гене комнату в семейном общежитии, хотя они, никого не притесняя, могли жить или у Гены или же у Ани. Но будущие молодожены решили жить отдельно, что, конечно же, не могло не огорчить Михаила Ивановича. Но его радость за Гену была столь велика, что он был согласен и на это, хотя слегка пожурил его – не без того.
– Эх, Генка! Думал, заживем дружненько, на дачу вместе, на рыбалку там… А ты вон, не успел жениться, а уже отделяешься! – хмурился он.
– Да мы в гости приходить будем, надоедим вам ещё! – улыбался Гена.
– Ну-ну, поживем, увидим! – гладил свои пышные усы Михаил Иванович.
Аня же была согласна с Геной, что жить нужно начинать отдельно. Впрочем, казалось, что она была согласна со всем, что он думает, говорит и делает. Что, в общем-то, не удивительно, особенно в это первое время, когда отношения еще столь легки и фееричны. Это отражалось и на их взаимопонимании. Будучи достаточно разными по характеру и внутренней энергетике людьми, они были как одно целое в своих мечтаниях и планах и, глядя на них, можно было лишь умиляться.
Свадьбу гуляли в арендованном на вечер кафе. Гуляли весело, мирно – спиртное на евангельских свадьбах не употребляют. Но атмосфера в кафе была праздничная и торжественная. Хотя отсутствием хмельного были довольны не все…
– Эх! На Генкиной-то свадьбе, и стопку не выпить! – сокрушался Михаил Иванович. И, под укоризненным взглядом Людмилы Александровны, принимался вяло ковырять вилкой салат, время от времени тяжко вздыхая и покачивая головой. За два дня до свадьбы приехали родители Гены. Отец поздравил, подарил магнитофон и, не имея времени, так как в колхозе еще продолжалась уборочная, уехал. Мать сидела рядом с Людмилой Александровной; на свою невестку и сына взирала с нескрываемой любовью. За последние годы она заметно пополнела, но оставалась по-прежнему статной, гордо держала голову на высокой красивой шее. Нарядное платье, купленное ею специально для свадьбы, очень шло к ней. Гена, глядя на неё, улыбался.
– Смотри, как мама на нас смотрит, – прошептал он Ане на ухо.
– Она у тебя писаная красавица! – так же шепотом ответила она.
– После тебя – самая красивая.
Аня чуть сжала его руку под столом и улыбнулась.
Регистрация в ЗАГСе в евангельских церквях – это всего лишь регистрация, жених и невеста становятся мужем и женой только по благословении пастора. Вока, на «Ладе» Михаила Ивановича, привез пастора к середине свадебного вечера, когда шум и торжественность уже несколько поутихли. Используя небольшую сцену кафе как амвон, пастор пригласил на нее жениха и невесту.
– Геннадий, – обратился он к жениху, – по доброй ли воле и любви ты берёшь в жены Анну?
– Да! – выдохнул Гена.
– Анна, – обратился пастор к невесте, – по доброй ли воле и по любви ты выходишь замуж за Геннадия?
– Да, – тихо сказала, почти прошептала, Аня.
