Пастор возложил руки им на головы и громко произнёс:
– Властью, данной мне Богом, объявляю вас отныне мужем и женой! – Он помолился молитвой благословения и помолившись, обернулся к залу и воздев руки, объявил: – Брак по воле Божией между мужем Геннадием и женою Анною скреплён Господом! Да пребудет всегда мир и достаток в их доме!
И почти тут же грянула песня:
– Радуйтесь, братья, сёстры, ликуйте, хоры, воспойте! Ныне пред нами, ныне пред нами – мир и согласье! Мир и согласье здесь сочетались. Мир и согласье! Радуйтесь, братья, сёстры, ликуйте, хоры, воспойте! Боже великий, здесь дети Твои; дай же им счастье. Многие лета, многие лета! Дай Твоё счастье, многие лета!
Пели все присутствующие, пели стоя, пели слаженно, красиво. Людмила Александровна и мать Гены, не зная слов, заворожено слушали. Михаил Иванович вытянулся во фрунт, словно чествуя подъем флага на корабле. Сердце Гены наполнял восторг. Он взглянул на Аню – её глаза полыхали радостью. Он с трудом осознавал, что они отныне – муж и жена.
На той же «Ладе» Вока чуть раньше, чем закончился свадебный вечер, отвез Гену и Аню к рабочему общежитию.
– Допобаченья! – попрощался он на малороссийский лад, когда высадил их у подъезда.
– Допобаченья! – весело попрощались с ним Аня и Гена.
Вока тронул машину с места. И «Лада», скрипнув шинами и засветив тормозные огни, скрылась за поворотом.
Гена проснулся раньше и, любуясь, смотрел на Аню. Она ещё спала. Глаза, прикрытые веками, казались огромными. Волосы в милом волнующем беспорядке, чуть курносый носик и слегка припухшие ото сна губы. На шее, под нежной бархатистой, чуть тронутой лёгким загаром кожей, пульсировала голубая жилка. В её ушке, в небольшой золотой серёжке, переливалась капелька изумруда.
– О, Боже! За что мне такое счастье! – прошептал он.
Луч солнца упал на подушку, коснулся изумруда серёжки и вспыхнул маленьким зелёным огоньком. Скользнув, коснулся её век. Ресницы затрепетали, Аня открыла… нет! Распахнула глаза. Они были свежи, словно она спала. Он прикоснулся её губ легким поцелуем…
Что может быть прекрасней, чем жить со своей возлюбленной?! Сообща преодолевать трудности и делить радости… Каждый день принимать её как дар судьбы, растворятся во взгляде сияющих счастьем глаз, всегда восхищаться ею! Понимать с полуслова, взгляда, даже незначительного жеста. Вместе ложиться и вместе с нею просыпаться. Дарить ей нежность, ласки, любовь…
Время для Гены и Ани летело незаметно.
Как-то на работе, в обеденный перерыв, к Гене подошел Михаил Иванович и пригласил его и Аню на выходные в гости. После чаепития с традиционно вкуснейшими пирожками завязался разговор. Михаил Иванович поинтересовался о делах, о планах на будущее… Потом вдруг спросил о жилье – довольны ли, мол.
– Да ничего, жить можно, – улыбнулся Гена.
Михаил Иванович многозначительно посмотрел на Людмилу Александровну.
– Довольны, значит… А к нам перебраться не желаете?
– Да нет, мы уже привыкли. Да и вас притеснять не хочется.
Гене было не совсем приятно в который раз уже объясняться на эту тему.
– Правильно ты, Генка, мыслишь, – впервые поддержал его в этом Михаил Иванович. – У семьи свой угол должен быть! Чтоб, как говориться, где что положил, чтоб там и взял.
Гена взглянул на него с удивлением.
– Тут ведь вот дело-то какое… – продолжил Михаил Иванович, вновь взглянув на жену. – Родители Людмилы нас к себе приглашают, старенькие они уже. Уход за ними, как говориться, нужен… Ну, а кто, как не мы, за ними на старости-то лет приглядит? Людмила-то у них – единственная дочь. Да и сами мы не молодые уже, стаж-то я пенсионный давно выработал, пенсию вот оформляю… А к старости, Гена, оно к земле тянет. А там сад, огород, да и до моря рукой подать. Что нам, старикам, ещё надо? Вот и решили мы с Людмилой, что к весне и переедем. Ну, а квартиру вам оставим. Вы-то как, не против?
Гена растеряно взглянул на Аню.
– Ты как, Аня?
Она улыбнулась.
– Я как ты.
– Вот, только, как-то неловко это… – недоумённо развел руками Гена.
– Неловко, Гена, как говориться, на потолке спать – одеяло падает, – пошутил Михаил Иванович и, уловив укоризненный взгляд жены, как всегда невозмутимо продолжил: – Оставь это, Генка! Кто, как не вы, жить здесь должны? Машину мы тоже вам оставляем – у родителей Людмилы «Москвич». Отцу, как ветерану войны, выделили, так он почти что новый еще. На нас они его переписали… Ну, а две-то машины нам, как говориться, ни к чему.
Прошел год. Гена и Аня жили ожиданием того, что наполняет глаза женщин радостью, а мужчинам дает ещё большее чувство ответственности за семью – они ждали ребёнка. Но шло время, а Аня всё не беременела. И после многочисленных обследований врач-гинеколог, уже пожилая женщина, сказала Ане, что она не сможет иметь детей… Врач устало прикрыла глаза, даже не пытаясь успокоить её. Зная, что означает подобное врачебное заключение для молодой женщины.
Гена ждал Аню в коридоре и догадался обо всем без слов. Он обнял жену, прикоснулся лицом к её лицу, мокрому от слез…
Прошел ещё год, и как-то за ужином Гена спросил Аню: не будет ли она против, если они заведут собаку.
– Ну, скажем, щенка немецкой овчарки, – уточнил он.
– Я не против, даже очень за, – улыбнулась Аня. В улыбке Ани не было грусти, которая, казалось не оставляла её всё это последнее время.
Вот так и появилась в доме Гены и Ани маленькая очаровашка Джесси…
Часть четвертая
Что нужно собаке? Тёплый угол, немного еды и знать, что она любима. И было ли на свете создание, более счастливое, чем Джесси? И если бы кто-то спросил Джесси, и она смогла ответить, то, наверное, сказала бы, что счастливее её на свете никого нет. Потому что всё, что нужно для счастья, она имела в избытке.
Однажды в квартиру позвонили. В квартиру звонили часто – людьми Гена и Аня были общительными, и друзей у них было немало; но этот звонок отличался от других – это было несколько коротких звонков, от которых отдавало тревогой. Джесси соскочила с коврика, на котором мирно дремала после сытного ужина и, выбежав в прихожую, несколько раз предупредительно гавкнула, что она делала крайне редко. Дверь открыл хозяин и в квартиру вошёл незнакомый Джесси человек. Хозяин о чем-то поговорил с ним. Разговор был нейтральный. То есть не дружелюбный, какой он обычно бывает с теми, кого Джесси знала, но и не враждебный. И значит, хозяину ничего не угрожает – за этим она, насторожив уши, наблюдала очень внимательно. Затем незнакомец протянул хозяину какую-то бумажку и, сказав на прощание те же слова, которые обычно говорят все, когда прощаются, ушел.
Незнакомец был почтальоном, а бумажка – телеграммой, в которой отец Гены сообщал, что мать больна и просит Гену и Аню приехать. Утром Джесси распознала суету, которая обычно предшествует поездке, и бегала из комнаты в комнату, заглядывая в глаза хозяевам, пытаясь определить: возьмут они её
