Ничто не звучит так складно и правдоподобно, как самая откровенная ложь. И хотя в действительности все могло быть в точности так, как я говорил, все равно я чувствовал себя обманщиком. Хотя бы потому, что меня совершенно не трогали за живое оправдательные мотивы в поведении Гарика.
Но как эти мотивы зазвучали в душе у Прилепова! Ведь он обожал своего сына и готов был простить ему все, что угодно. А тут оказывается, что Гарик и не виновен вовсе.
– А ведь я видел, как ты смотрел на мою Ольгу! – в обличительном порыве надвинулся он на Серегу.
– Давид Юльевич, вы чего! – отступая ко мне, потерянно протянул парень.
– И в доме ты был, когда Гарик ее убивал.
– Ну кому вы верите!
Серега обернулся ко мне, но не учел, что расстояние между нами опасно сократилось. Опасно для него.
Вот когда мне пригодилось благородство, которое Прилепов проявил к моей скромной персоне. Из уважения к гостю, он не побоялся закрыть меня в подвале на три дня. Но постыдился заковать меня в наручники. И сейчас мои руки были свободны. Левой я схватил автомат за ствол, а правой, костяшками пальцев рубанул Серегу в кадык. Я бил от всей души, поэтому такой удар парень выдержать не смог. Бесчувственно или даже бездыханно он рухнул на пол, а его автомат остался у меня в руках. Разумеется, я направил его на Прилепова.
– Спокойно, Давид Юльевич, спокойно.
Я передернул затвор автомата и увидел, как, кувыркаясь, на пол падает патрон. Значит, оружие изначально было готово к стрельбе. Ну а теперь тем более…
Не снимая Прилепова с прицела, я присел на корточки, двумя пальцами нащупал вену на шее Сереги. Мертвый штиль. Мертвый в прямом смысле этого слова…
Не хотел я убивать Серегу. Вернее, не было у меня таких намерений. И удар я наносил с расчетом лишь временно вывести противника из игры, но, как порой случается, хотел одно, а вышло другое. Вот если бы я изначально хотел его гибели, то, пожалуй, не смог бы достигнуть своей цели, тогда бы парень остался жив… Впрочем, раз уж так вышло, его смерть меня вполне устраивала. Ведь, по идее, я должен был доставить его в Черногайск, но, как говорится, чем меньше дыма, тем легче для глаз. Возни меньше будет.
– Ну вот, правосудие свершилось… Он вправду приставал к Ольге. Она сама мне в этом призналась… Вы уж меня извините, но я за вашей спиной вел с ней не совсем честную игру. То есть для меня честную, а для вас – нет. Я хотел, чтобы она мне помогла. Смог ее расшевелить, разговорить, но помогать мне она отказалась. Видно, вас очень любила… Поверьте, мне очень жаль, что так случилось. Жили бы вы с ней вместе на старости лет, передачи бы Гарику слали… Вряд ли его посадят, скорее, определят на принудительное лечение, может, и пожизненно, врать не буду. Но передачки вы ему слать сможете…
Какое-то время Прилепов слушал меня очень внимательно, но вот он презрительно скривился.
– Какие передачки? Что ты несешь?
– Слать передачки будете вы. Но сначала вы передадите мне вашего сына. И машину мне организуете. Мы прокатимся с ним до границы. Если вы не возражаете.
– Возражаю!
– Ну, тогда извините!
Я подошел к Прилепову и, пристально глядя ему в глаза, незаметно для него ударил по ногам. Он бы упал, если бы я не пришел ему на помощь. Правда, помог своеобразно, исключительно с пользой для себя – обхватив его шею рукой, прижал его к себе спиной.
Такой вариант действий не входил в планы, которые я строил на протяжении последних дней. Иногда лишь возникали мысли воспользоваться беспомощностью пожилого хозяина дома, но четких очертаний они не принимали, оставляя в моем сознании лишь смутный след. Все-таки Прилепов спас меня, дал кров и, пожалуй, отпустил бы с миром, если бы не узнал, какую роль я играю в жизни его сына. Он был в моем представлении преступником, хотя бы потому, что по его милости я провел три дня в заточении. И все же уважение к нему у меня еще оставалось, и я подсознательно не желал видеть его своим заложником. Но раз уж так все вышло, то я должен был выкачать возникшую ситуацию до дна.
– Будешь дергаться, сломаю шею!
В моем положении, когда правая рука управлялась с автоматом, у меня не было возможности осуществить свою угрозу. Но я запросто мог задушить Прилепова. Правда, на это ушло бы время, и меткий выстрел охранника мог бы его спасти. В меня могли выстрелить спереди, сбоку и, что хуже всего, со спины. Поэтому я должен был обеспечить безопасность своих тылов. А для этого мне, увы, придется стрелять.
В доме, кроме нас и покойников, похоже, никого не было. Но во дворе мы встретили сразу двух бледнолицых автоматчиков.
– Скажи им, чтобы бросили оружие! – приказал я Прилепову, спиной прижавшись к закрытой мною же двери.
Давид Юльевич лишь захрипел, мотнув головой. Я так сильно пережал ему горло, что говорить он не мог. Но и хватку я ослаблять не собирался. Пусть видят бледнолицые, в каком опасном положении находится их босс.
А они видели, и не знали, что делать. Стрелять в меня не решались, потому что боялись попасть в Прилепова. Зато я смог воспользоваться оружием – с одной руки, но довольно метко. Очередь из полудюжины выстрелов дала результат – одна из пуль попала в ногу ближайшему ко мне охраннику. Он инстинктивно схватился рукой за рану в бедре, но не выронил автомат и даже попытался направить его в мою сторону. Только предупредительный выстрел образумил его, и он бросил оружие.
Второй охранник, широколобый увалень с мышиными глазками, стоял в замешательстве, не зная, что делать. То на меня посмотрит растерянно, то на своего раненого товарища. И автомат в его руках смотрелся как пятое колесо над задним бампером джипа – вроде бы и красиво, и нужно вообще, но в данный момент совершенно бесполезно.
– Автомат тащи сюда! – крикнул я, кивком головы обозначив место, куда он должен был принести оружие.
Мне показалось, что парень даже обрадовался, ведь я внес хоть какую-то ясность в его представление о том, что делать дальше. Он должен был сдаться на милость противнику, а это хоть какое-то осмысленное действие. А так бы и стоял, как в штаны сходивши… Робко кивнув, он приблизился ко мне на несколько шагов и положил на землю оружие.
– И этот! – показал я ему на брошенный автомат.
Его хозяин с отвращением посмотрел на своего напарника, считая его трусом и предателем. А ведь он и сам был не в лучшем положении. И мог бы сейчас сам взять в руки оружие, чтобы повернуть его против меня. Но у него был оправдательный мотив – ранение. Поэтому он мог смотреть на такого же труса с презрением, снизу вверх, но с высоты, на которую подняла его гордость униженного инвалида. Он сам себя унизил, потому что рана его была пустяковой и, в сущности, по своему положению он мало отличался от здорового. Потому что уже бросил оружие. И легко, хоть и с пренебрежительной гримасой, позволил утащить свой лежащий на земле автомат. Трусы – и тот, и этот. Но именно этим ребята мне и нравились.
Но был еще и третий охранник. Он приближался к нам со стороны бани. Двигался быстрым и мягко- пружинистым шагом. И его автомат, прикладом приставленный к плечу по всему правилам стрелковой науки, казался мне грозным оружием. Он целил мне в голову, и только расстояние мешало ему выстрелить наверняка. Но шаг за шагом он все ближе и ближе, и автомат в его руках, зафиксированный на линии прицеливания, практически не менял своего положения по горизонтали. Этот парень был похож на современный танк с синхронизированным орудием, которому не страшен пересеченный рельеф местности. Танк мог клюнуть носом, но пушка так и останется наведенной на цель… Но против любого танка есть своя сорокапятка. В данном случае хорош был обыкновенный «АКМ».
Нелегко стрелять из автомата с одной руки, здесь нужен опыт и сноровка. Но в армии на полигоне я всегда показывал отличный результат, да и на занятиях в милицейском тире не валял ваньку. Не хочу хвастаться, но интуитивная стрельба из «ПМ» была моим коньком. А чем отличается автомат от пистолета? Ну, первый потяжелей, чем второй, и балансировка другая, но принцип стрельбы одинаков – наводи ствол на цель и жми на спусковой крючок. Тем более что автомат может стрелять длинной очередью, хотя лучше
