никому в масштабах страны не известных царьков, а тут целая пьеса, и персонажи ее – люди более чем серьезные. Такие просто разотрут его каблуком об асфальт, как глупого кузнечика. До Бога далеко, до Кремля высоко, некому пожалиться...
Всё, или почти всё, исключая некоторые имена, которые никак не могли быть ему известны, описал в своей пьесе московский драматург. И с чего он выбрал именно эту тему? Черт его знает. Видать, оттого припекло драматурга, что ему элементарно нечего было кушать, вот и написал, так сказать, на злобу дня, а написав, отнес свое творение в один из московских театров. Пьесу там читать не стали, попросили все упростить, сжать, одним словом, сделать то, что на театральном языке называется либретто, и это самое либретто в один из вечеров и было, наконец, прочитано.
Начинающий драматург закончил читать и обвел членов художественного совета смущенным взглядом. Те сидели, словно громом пораженные. В помещении повисла легкая, готовая в любой момент прерваться, тишина. Наконец художественный руководитель театра, лишенный в свое время советского гражданства, а ныне почтенный, полностью реабилитированный старец с очень умным вдохновенным лицом еле слышно хлопнул в ладоши. И тут же все, восприняв этот знак, как и подобает дружному коллективу, принялись аплодировать. Атмосфера вмиг сделалась непринужденной, кое-кто дружески трепал Молодых по загривку, пощипывал за рукав, поздравлял с творческой удачей. И лишь старец так и продолжал сидеть на своем любимом стуле с медными гвоздочками, перехватившими по сторонам черную кожаную обивку. Сидел и молчал, смотрел на то, как члены худсовета награждают молодого драматурга хвалебными отзывами. Ему очень жаль было этого мальчишку, он (конечно же, а как иначе) вспомнил себя в этом возрасте, такого же правдивого, совестливого, ничего не боявшегося. Родившемуся в год революции, прошедшему войну, получившему международное признание, а на родине заочно лишенному гражданства театральному режиссеру была как никому ведома капризная и трагичная судьба художника. Да, нынче не лишают гражданства, не выбрасывают из страны, но вполне могут вынудить из этой страны уехать или ославить на весь честной мир, лишить работы, а с тем и средств к существованию. «Умный мальчик, – подумал старый режиссер. – Умный и правдивый. Быть ему или не быть? – вот в чем вопрос. Пусть уж лучше БУДЕТ».
– Мгм, – буркнул старец, и тишина тут же выпорхнула откуда-то из-за угла, словно никуда и не отлучалась. Все замолчали, повернули головы на это «мгм».
– Да. Пьеса хороша, – трескучим басом проговорил старик. – Определенно. И сатира в ней есть, и современность, и от классики она совсем недалеко ушла. Тема-то вечная, воры и сатрапы. Хорошая пьеса.
Все наперебор стали продолжать расхваливать «чудное творение», а автор Молодых смутился окончательно и с наслаждением краснел, предвкушая гонорар, свое участие в репитициях и генеральном прогоне, аншлаг на премьерах и вхождение в узкий круг московской драматургической профсоюзной организации, члены которой сами себя именовали «Рабы Мельпомены, чтоб ей сдохнуть».
– Но только вот ставить-то мы ее не будем, – продолжил старик. – Не то сейчас время. Закроют театр к чертовой матери. Вернее, может, сразу и не закроют, а сделают какую-нибудь пакость, здание отберут. Все что угодно может статься. И тебе, парень, неприятности ни к чему. Знаешь, стишок есть хороший. Как же там? А! Вот: «Пришло ОГПУ к Эзопу и хвать его за жопу». Уж поверь мне, я таким же был, многим поплатился, меня на второй раз не хватит. Вот помру, – все члены худсовета протестующе зашумели, – тогда и ставьте. Не то время, не то... Цензура, брат. А потом, ведь в пьесе-то все правда. А за правду они нас с дерьмом съедят. Они так всегда делают. Так что прости уж, Андрей Молодых. Лучше уж я тебе жизнь спасу. Ничего, нос не вешай. Молодой еще, может, доживешь до светлых времен, когда такое можно будет играть. Иди с богом...
Сатира, гротеск, аллегория... Голоса ваши все тише, и все чаще люди искусства испуганно шарахаются от одного только упоминания, одного лишь намека на то, о чем пойдет речь в романе, пьесе, поэме...
Откуда взялся этот Молодых? Что потом с ним сталось? Кому ведомо? Всплыл было, да тут же и потонул в цензурной трясине. Может, и правда, может, и хорошо, что так все вышло. Жив, жив Андрей Молодых, пишет в легком жанре для сериалов «Ранетки» и «Няня». Смотрите, граждане, ни в чем себе не отказывайте. Смешно ведь.
Пьеса-то пьесой, а не прошло и недели с момента встречи Мемзера, министра и Арика, как те самые шестьдесят миллиардов долларов были переведены на счета ипотечных агентств «Хэппи дэй» и «Тедди лак» под строжайшим секретом. Деньги эти были взяты из неприкасаемого стабилизационного фонда, который запасливый Паша никому не позволял трогать. Когда же депутаты Государственной думы, свежеизбравшись, решили позвать Пашу и спросить, а с чего это, собственно, он не разрешает трогать заветный фонд, где скопилась к тому времени весьма заманчивая сумма (некоторые депутаты очень даже рассчитывали кое-что отщипнуть от нее себе лично), Паша выступил перед ними с небольшой речью. Прессу перед его выступлением из зала заседаний удалили, точнее, ей вообще не разрешили в тот день войти в здание на Охотном Ряду. Вот вкратце то, о чем сказал министр Паша за закрытыми дверями:
– Сейчас, – начал министр, опершись о край трибуны, – как в мире в целом, так и в мире финансовом как никогда отсутствует стабильность. Однако, как все вы знаете, а если кто-то еще не знает, то я скажу, что наша страна в этой непростой обстановке представляет собой надежный оплот уверенности в завтрашнем дне и демонстрирует устойчивое движение и постоянное развитие...
Что самое забавное – никто из слушающих министра не прервал, ногами не затопал, не свистнул залихватски с помощью двух пальцев. Народные избранники, которым жилось и впрямь припеваючи и которые стали таковыми исключительно с той целью, чтобы им жилось еще лучше, вполне серьезно отнеслись к словам оратора. Разумеется, были среди них те, для кого подобное вступление было по меньшей мере дешевой и неправдоподобной агиткой, и они в этом зале составляли подавляющее большинство, но существовали в этом обществе собственные правила. Суть их сводилась к предельно банальному «без команды голоса не подавать». Поэтому все вежливо внимали министерским ересям и делали вид, что всему верят.
– ...На сегодняшний день нам удалось, – министр принялся перечислять достижения последних лет, в его речи замелькали цифры, данные различных балансов и тому подобная околесица. Паша был хорошо подготовлен, речь свою он тщательно перед этим отрепетировал и редко подглядывал в бумажку с текстом.
– Однако ввиду мировой ситуации представляется разумным не пускать в ход резервы, накопленные за последние годы. Их использование на внутреннем рынке не даст быстрого эффекта, а ситуация в условиях глобальной экономики меняется весьма непредсказуемо, и будет лучше, если мы повременим с реализацией различных проектов, сохранив наши фонды нераспечатанными. Это поможет нам в дальнейшем успешно противостоять различным негативным явлениям, которые уже сейчас некоторые наиболее радикально настроенные экономисты называют глобальным экономическим кризисом. Напомню, что нашей стране никакой кризис не грозит, – сказал в заключение министр, выслушал положенные в таких случаях овации, откланялся и покинул трибуну.
Такова была официальная часть, по завершении которой депутаты-парламентарии, не сговариваясь, сделали для себя единственный основной вывод: скоро, и не просто скоро, а уже вот-вот эту самую нашу страну накроет этот самый глобальный вирус, и если сейчас не предпринять весьма тихих шагов по спасению собственного состояния, то подобная безответственность приведет к чудовищным потерям, а терять парламентарии были категорически не согласны.
Депутат Г., например, являясь по совместительству также полярником и владельцем двух сотен магазинов по всей стране, незамедлительно начал поиск покупателя и довольно быстро его отыскал, продав тому свои магазины по максимальной цене. Забегая вперед, хочется отметить, что после наступления глобальной инфекции депутат Г. выкупил все свои магазины обратно по цене значительно ниже той, что была ему прежде уплачена, и остался при больших барышах.
Депутат П. перевел все свои средства за границу и разместил в золоте и наличной валюте, для хранения которой арендовал самое большое в Женеве денежное хранилище. Когда-то в этом хранилище держала свои ценности национал-социалистическая партия и лично рейхсфюрер Гиммлер.
Супруга сенатора Л., г-жа Б., купила в Лондоне замок, уплатив за него сумму, равную стоимости сорока детских садиков или двадцати средних школ. При этом г-жа Б. не утратила своей приверженности
