тут же все, понимая, что произошло нечто очень серьезное, переполошившись, ринулись следом. На лестницу, в коридор, в комнатах никого, где же они? – веранда! Все собранное Мемзером общество высыпало на веранду, и перед глазами каждого предстало звездное небо, полная луна, осветившая долину внизу и снежные, призрачные края гор, и Арик возле перил, за которыми начиналась пропасть, и Наташа рядом, стоящая на коленях, закрывая лицо. Она, словно волчица на луну, выла, оплакивая бросившуюся вниз с этих перил сестру. Наташа подоспела слишком поздно, в тот момент, когда Арик, просивший Марину одуматься, перестать паясничать, вернуться в дом и привести себя в порядок, бросился к ней, чтобы схватить и стащить ее с этих перил, где она сидела, угрожая броситься вниз, если он приблизится. Возможно, приди она раньше, все было бы иначе, Марину удалось бы убедить, она не кинулась бы. Здесь, в Германии, прекрасные нервные клиники, но все это было теперь пустым и ничтожным, как и всякая прошедшая мимо и невозвратно утерянная минута, всякое прошлое мгновение...
Наступило утро, небо было по-прежнему чистым, и невозможно было представить, что эта безупречная голубизна где-то заканчивается и переходит в холодную вечную ночь. Марину нашли, подняли, спрятали... Решено было немедленно, самолетом, возвращаться в Москву. Впереди были скорбные хлопоты, присутствие на церемонии прощания, поминальные речи и все, что так или иначе связано с выходом из состояния глубочайшего стресса. К Наташе не сразу, но все же довольно скоро пришла мысль обвинить в случившемся мужа. Ведь если бы он не организовал всю эту лишь ему нужную застольную церемонию, то не было бы и этого проклятого дома в горах, и этой веранды, и этого обрыва. Но теперь все, к чему излишне надрываться? – сестра мертва, и с уходом ее оказалось, что ничего, кроме бесконечного сожаления, не остается. Ее никто не воспринимал всерьез, а она, как оказалось, просто жила не своей жизнью, пыталась хоть как-то себя реализовать, найти свой путь, и в этом стремлении растратила остатки разума, пытаясь открыть хотя бы одну из наглухо заколоченных для нее дверей в мир искусства, в мир, который так манил ее.
Мемзер был удручен, он безропотно дал согласие лететь, понимая, что затея с поездом, долгие часы в замкнутом мире купе, – все это сломит Наташу окончательно. После такого хочется как можно быстрее оказаться на родной земле, чтобы рядом были знакомые предметы, родные люди... Они ничего не сообщили Сергею, просто не успели, было не до него и Мемзер вспомнил, что, наверное, хорошо бы предупредить племянника, пусть едет встречать, поделился своей идейкой с женой, но та ответила, что не хочет лишних людей и лишнего, да к тому же во многом показного, сочувствия.
– Только меня и касается это горе по-настоящему, вы все фальшивите, от вас смердит фальшью. Дай мне возможность не видеть еще одного, кто скрывает под соболезнованиями свое безразличие. Ведь так будет, так и есть.
Мемзер пожал плечами и отправился прогуляться немного по зданию аэровокзала. Решил выпить кофе, зашел в один из бесчисленых ресторанчиков для пассажиров, сел за столик, сообщил официанту-кельнеру о своем желании и осмотрелся. Ничего особенного: люди пьют, едят, у многих сонный вид после праздничной ночи. Мемзеру стало любопытно, что заставило всех этих воздушных путешественников сделаться таковыми именно теперь, первого января. Совсем рядом, за соседним столиком, расположилось русское семейство: двое детишек, по всей видимости, погодков, лет девяти-десяти, их мать – она сосредоточенно пыталась сделать что-то со своим мобильным телефоном и была всецело этим увлечена, и, наконец, глава семейства. Это был мужик лет сорока, крепкий, загорелый, но тем более странным казалось его отрешенное печальное лицо. Он смотрел в пол с мрачной сосредоточенностью и словно не реагировал на происходившее вокруг.
– Вот, Коля отвечает, – подала голос женщина. – «К сожалению, помочь ничем не смогу, банк отказывается финансировать, своих денег в обрез и все сейчас в бизнесе. Держитесь». Слышал?
– Угу, – пробормотал мужик и еще больше помрачнел. – Да брось ты свое занятие, все равно ничего не спасешь. Все провалилось к черту. Нечего сказать, покатались мы в этом году на лыжах, уж так покатались...
– Подожди, – возразила женщина, – может быть, еще что-нибудь удастся сделать? Может, ты найдешь деньги?
– Да я не из-за денег переживаю. Придется уволить четыреста человек, понимаешь?! Я с ними вместе начинал, они в меня верят, а я... Найти бы тех гадов, который устроил этот чертов кризис, живьем бы в землю закопал, – подытожил глава семейства и замкнулся окончательно.
Мемзеру стал противен вкус кофе, вдруг, внезапно, сделавшийся кислым. Он оставил деньги под чашкой и поспешно вышел.
Глава 17
Самолет встречали основательно: аэропорт блокировали кольцом военного оцепления. Бронетранспортеры, снайперы на крышах и водонапорных башнях, автомобиль радио-разведки. Вдоль взлетной полосы стояли армейские патрули, сновали люди в штатском. Здание аэровокзала опустело, всех эвакуировали без долгих объяснений. Были готовы ко всему и два геликоптера, время от времени барражировавшие над оцепленной территорией и окрестностями. Все самолеты, совершившие посадку, отгоняли в сторону и не высаживали пассажиров, ничего не объясняли. Ждали...
Нужный самолет приземлился точно по расписанию. Стоило ему остановиться, под крылья сразу въехали несколько машин с автоматчиками, подали трап. На самом верху, на стыковочной площадке трапа, стоял одинокий,худощавый человек в черном костюме. В руке он держал сложенную в несколько раз газету. Как только трап коснулся фюзеляжа, а изнутри открыли люк, человек с газетой юркнул в чрево самолета. Некоторое время трап пустовал, автоматчики внизу заняли выжидательные позиции, их командир напряженно поглядывал на рацию. Наконец она затрещала, произнесла несколько слов и смолкла. Автоматчики по команде образовали у трапа ощетинившийся стволами полукруг. Наверху появился невысокий мужчина, руки его спереди были закованы в наручники, на голове черный непроницаемый мешок. Худощавый показался следом. Взял под руку мужчину с мешком на голове, они принялись спускаться, и худой, который где-то оставил свою газету, помогал слепцу со ступеньками, чтобы тот не оступился и не ринулся кубарем вниз. Церемония есть церемония, нельзя превращать ее в фарс.
Оказавшись на твердой земле, они мгновенно были окружены все теми же автоматчиками и под их прикрытием пересекли летное поле, вошли в здание аэровокзала. Спустя короткое время человека с мешком на голове погрузили в один из бронетранспортеров. По перекрытому шоссе военная колонна начала свое движение в направлении столицы. Так второго января наступившего европейского года и второго же числа последнего в году месяца, если считать по восточному календарю, в Ханое был тепло встречен и со всеми почестями, на случай, если кто-то из верных гангстеров решит проявить геройство, препровожден в тюрьму самый великий из здравствующих вьетнамских преступников, главный босс Катрана, долгое время живший в России, а сейчас прилетевший на родину помирать, господин Нам Нгуен Кам. По дороге в тюрьму ничего особенного не произошло, если не считать заблаговременно обнаруженной засады, из которой несколько человек собирались провести подрыв первой машины и попытаться освободить своего руководителя. Их расстреляли на месте.
На допросе Нам сперва молчал, а потом попросил отвезти его на юг страны. Там его родная деревня, остатки семьи, там он хотел бы спокойно умереть. Его грубо прервали и посоветовали не смешить следствие своими просьбами. Тогда Нам окончательно замкнулся, и вплоть до самого конца никто так и не услышал от него ни единого слова. Его казнили спустя несколько дней, прилюдно, на глазах у множества пришедших поглазеть на такое событие вьетнамцев. Нама поставили перед глубокой, в три средневьетнамских или в два человеческих роста, траншеей. Двое офицеров держали его за руки, отклонившись в стороны, а третий выстрелил Наму в голову из «калашникова». Тело сбросили в траншею, сверху ее засыпал бульдозер. Никаких надгробий, никакой памяти. Ничего...
С Мариной простились быстро, в прессу так ничего и не попало, об этом позаботились. Ариэль скорбел шумно и напоказ, сгоряча пообещал исполнить последнюю волю покойной: установить рекламные щиты с ее фотографией. Мемзер его одернул, призвал не заниматься ерундой: во- первых, никакой последней воли Марина не высказывала, просто не успела, во-вторых, время сейчас не то, чтобы развешивать незнакомые широкой массе лики на рекламных щитах, – это раздражает и без того взбудораженный народ.
Здесь Мемзер сильно перегнул: плевать народ хотел на какие-то там щиты. Люди давным-давно плевать хотели на все, что происходит вокруг, и раскачать толпу для массовых выступлений мог только
