учебную гранату – это за рамками его понимания, ха-ха-ха. Он работает только с подлинниками, так сказать. Художник!
– Да уж… Прямо художник! Он такой натюрморт сбацал, что, если такой повесить на стенку, можно стать заикой, а я чуть не стал по его замыслу частью этого натюрморта. Вот уж действительно была бы «мертвая природа». Да… Не вспомню сейчас имени живописца, но его работа стоит перед глазами – «Натюрморт с черепом». Вот и я бы…
– Ну не стал же! – вклинился в разговор Паша без особенных церемоний. – Вот тебе компенсация за моральный ущерб. Удержали из гонорара сапера, чтобы в следующий раз саперил, а не подрывал.
Герман убрал конверт во внутренний карман пиджака.
– Говорите, чего вы хотите? Прошу учесть, что у меня возможности тоже ограничены, хотя признаюсь честно, что могу я многое.
– А зачем нам повторяться? Мы тебе все уже один раз выслали с менеджером. Думали, что ты нам навстречу пойдешь, а ты Наума своему дуболому ассистенту передал, отмазался. Зачем ты так парня нашего обидел? Его обидев, ты и нас обидел.
– Ребята, не обижайтесь, но то, что ваш Наум принес, давно уже даже не лежит теперь в мусорной корзине. Засылайте его прямо завтра по новой с самого утра. Пусть привезет подписанный с вашей стороны договор, и начнем. Вы мне только скажите одну вещь. Уж извините, что вот так вот в лоб спрашиваю, но эта моральная компенсация – это все, что вы планировали потратить на меня? Учитывая ваше исключительное мнение убеждать, я, разумеется, буду рад и этому, но…
Артем с Пашей насмешливо переглянулись. Паша достал из заднего кармана еще один конверт, толще предыдущего:
– Когда с нами нормально, то и мы нормально. Здесь задаток. Десять штук «зелени». Дальше будет больше, главное, хорошо работать начать. К скольким тебе завтра Наума прислать?
– А давайте прямо с утра?! В десять утра?! Хотя нет… В десять у меня собрание примерно на полчаса… Давайте в одиннадцать? В одиннадцать точно буду свободен.
– Ну, тогда все. Договорились. А ты чего так на пиво налегаешь? Ты разве не за рулем?
– Да с вами разговаривать – никакое пиво не заберет. Так что считайте, что я и не пил ничего…
Еще немного посидели, затем сыграли несколько партий. Герман пару раз выиграл, а последнюю они с Пашей решили свести в ничью. К концу встречи Гере стало казаться, что не такие уж они и плохие, эти бандиты. Почти как нормальные люди, только набыченные немного, но это скорее проявленные социальные комплексы брутального муравья среди не брутальных жителей муравейника.
Пришло время выйти на улицу и попрощаться. Оба криминальных коммерсанта с интересом наблюдали, в какой же из автомобилей сядет Гера. Он пожал им руки, подошел к своей черной красавице, легким движением впорхнул в салон… Уже отъезжая, в зеркало заднего вида он с некоторым злорадством увидел, что челюсти у его недавних партнеров по кию буквально стучат по асфальту от удивления. Тогда его это лишь позабавило. А вот через некоторое время… Но не станем забегать вперед.
ЧАСТЬ II
…and…
«Когда в мир является Человек, мир наваливается на него и ломает ему хребет. Он не может жить среди этих все еще стоящих, но подгнивших колонн, среди этих разлагающихся людей. Наш мир – это ложь на фундаменте из огромного зыбучего страха. Если и рождается раз в столетие человек с жадным ненасытным взором, человек, готовый перевернуть мир, чтобы создать новую расу людей, то любовь, которую он несет в мир, превращают в желчь, а его самого – в бич человечества. Если является на свет книга, подобная взрыву, книга, способная жечь и ранить вам душу, знайте, что она написана человеком с еще не переломанным хребтом, человеком, у которого есть только один способ защиты от этого мира – слово; и это слово всегда сильнее всеподавляющей лжи мира, сильнее, чем все орудия пыток, изобретенные трусами для того, чтобы подавить чудо человеческой личности».
Чертополох и Белая Лилия
…Он ехал домой через «Динамо». В тот вечер должен был состояться футбольный матч между «Зенитом» и «Спартаком». Море фанатов, разбиваемое омоновцами в полной экипировке на квадраты правильной формы по нескольку десятков человек, покидало стадион. «Спартак» тогда выиграл с небольшим преимуществом. Питерских болельщиков «Зенита» на матче было меньшинство, и во избежание драк со «спартачами» [10] из сектора, в котором сидели «зенитовцы», их пока что не выпускали. «Зенитовцы», заслуженные «Кузьмичи», украшенные шрамами прошлых дуэлей, готовящиеся занять их место «правые», у которых шрамов также было достаточно, и, наконец, совсем юная «шпана-оэфы», смотрящие на «Кузьмичей» и «правых», как смотрела зомбированная толпа на товарища Сталина – все эти объединенные одной страстью люди стали в тот вечер заложниками агрессивного уныния. И уныние это мало-помалу перерастало в глухое недовольство оттого, что их так долго держали и не давали позадирать «спартачей» бдительные омоновцы. Впрочем, дальше ропота дело дойти не успело, ворота сектора «зенитовцев» наконец открыли, и они хлынули на свободу, размахивая флагами и шарфами любимой команды.
Вначале выход «зенитовцев» шел вполне организованно, но в какой-то момент все изменилось. Что именно спровоцировало колоссальную драку «зенитовцев» со «спартачами» после того матча, сейчас сказать сложно. Быть может, брошенная в сторону «спартачей» пустая пивная бутылка или обидное слово, выкрикнутое самими спартаковскими болельщиками, которые, как известно, за словом в карман никогда не лезут, но побоище началось сразу, быстро и мощно. Волны болельщиков накатывались одна на одну и, спадая, оставляли на месте своего столкновения истекающих кровью и корчащихся от боли незадачливых любителей послематчевого буйства. ОМОН хоть и был готов к такому варианту развития событий, но на некоторое время выпустил ситуацию из-под контроля. Впрочем, ненадолго, и вот уже шеренги бойцов начали теснить болельщиков, разрезая их волны, словно волнорез, на небольшие кучки и загоняя эти кучки в метро. Одна из таких групп, состоящая из спартаковцев – «шпаны» лет от пятнадцати до двадцати, – сумела вырваться из милицейского оцепления и дворами уйти в сторону Верхней Масловки. Почувствовав, что они оторвались от преследования, и придя в себя, группка подростков принялась ликовать. Каждый видел себя героем, хотелось подвигов, громко кричать, пива и девчонок. Возле дома тридцать четыре в Мирском переулке они увидели одиноко сидящую на лавочке возле подъезда милую девушку, которая коротала воскресный вечер за чтением книги театральных мемуаров Вульфа. Проходя мимо, кто-то из толпы «спартачей» выкрикнул в ее сторону что-то очень банально-пошлое вроде предложения о совокуплении. И если бы девушка никак не отреагировала на эту грязь, то, возможно, судьба Германа, с трудом проезжавшего сейчас по запруженной людьми и машинами Театральной аллее, пошла бы совершенно иным путем. Но девушке было угодно поднять свою прелестную и немного легкомысленную голову от книги и
