кинуть на эту толпу наглых юнцов один-единственный, очень быстрый презрительный, острый взгляд. О таком еще говорят, что «о такой взгляд можно порезаться». И все. Отвечать что-либо девушка посчитала для себя ниже собственного достоинства, да и крайне опасным было это занятие, но взгляд ее заметили, и кое-кого, а именно автора непристойности, заводилу и авторитета шайки, взгляд этот откровенно взбесил. Он остановился. Остановились все. Он двинулся к лавочке, где сидела девушка, и все двинулись вслед за ним, а один из этой группы обежал скамейку и блокировал дверь в подъезд – последний, призрачный шанс на спасение…
Герман тем временем свернул с Театральной аллеи на Петровско-Разумовскую, затем в Мирской переулок. В переулке велись дорожные работы, половина дороги была закрыта для движения, отгорожена пластмассовыми красными барьерами. Ехать быстро было небезопасно, и «AUDI» медленно ехал, почти прижимаясь к дорожному бордюру и переваливаясь с ухаба на ухаб.
Вдруг совершенно неожиданно Герман с удивлением увидел, как из заросшего тополями дворика почти прямо ему под колеса бросилась девушка. Вид ее говорил о том, что она от кого-то спасалась бегством: миловидное лицо пошло красными пятнами, вдоль открытой до самого плеча руки виднелась свежая царапина, чуть выше запястья четко проявились следы от чьих-то пальцев. Девушка застыла перед автомобилем Германа, как перед непреодолимой преградой, и, видимо, будучи не в силах бежать, закрыла лицо руками и разрыдалась. Гера нажал на тормоз, ткнул в кнопку стеклоподъемника: стекло быстро съехало вниз. Он уже хотел было насмешливо спросить, где девушка находит таких не в меру пылких дружков, но увидел преследовавших бедняжку подростков с пивными «сиськами» в руках. Лица некоторых из них были раскрашены в красно-белые цвета, трое украсили себя рогатыми скандинавскими шлемами. Человек десять. Все они орали что-то угрожающее и приближались к Гере и рыдающей девушке. Вместо иронии в нем проснулось сперва безразличие, и циничный рассудок посоветовал объехать ее и не оглядываясь продолжать свой путь: «Сами между собой разберутся», но, по-видимому, звезды в тот день сложились для девушки счастливым и спасительным образом. Гера сжалился над ней и крикнул:
– Быстро садитесь в машину! Они уже совсем близко!
Несчастная медлила. Очевидно, ей, как и каждому, кто не попадал в такие ситуации, с трудом верилось в происходящее. Однако попытка группового изнасилования бандой футбольных фанатиков половозрелого возраста прямо на лавочке возле дома, где жила ее бабушка-«сердечница», перевесила все сомнения. Она метнулась к машине, рванула на себя дверь и рухнула на переднее пассажирское сиденье. Гера, видя, что прорваться вперед он не сможет, ибо фанаты, увидев неожиданно появившееся на их пути препятствие, принялись нагибаться в поисках камней и палок, плюнул на то, что новую машину можно и поцарапать или повредить более существенным образом. Включив заднюю передачу, он вдавил газ в пол и на бешеной скорости полетел обратно к Петровско-Разумовской аллее, благо в выходной день движение было ничтожным и, по счастью, за ним никто не ехал.
Камень, брошенный одним из негодяев, упал перед самым капотом, но через секунду он ушел из-под обстрела, буквально вылетев на перекресток, где чуть было не столкнулся с красным «BMW» и «Волгой». «BMW» резко затормозил, его даже немного занесло на сухой дороге, впрочем, без последствий. Отчего-то на «BMW» никто никогда медленно не ездит, вот и заносит. «Волге» не повезло, и пришлось этому корыту отдуваться, что называется, за двоих. Ее водитель – огромный толстый мужик, как гора восседающий за рулем этого мастодонта и готовый, казалось, пробить своей бычьей головой крышу, настолько он был высок ростом, не справился с управлением. Тормоза с замененными три года назад колодками подвели, и «Волга» с предсмертным воем, въехав в осветительную опору, тотчас же и скончалась. Мужик сидел в ней и, хлопая глазами, приходил в себя…
Гера свернул в Милицейский переулок, проехал под «кирпич». Ни слова не говоря девушке, словно на автопилоте пронесся до самой Башиловки и только тогда затормозил у обочины. Перевел дух:
– Уфффф… Вот это да… – Он внимательно взглянул на девушку и вдруг увидел, что у него в машине сидит совсем еще ребенок. Лет семнадцать, не больше. Милая подростковая угловатость уже почти прошла, но еще дышала в этом напуганном длинноногом существе. Девушку продолжало трясти, и она словно беззвучно плакала без слез, прижав кулачки к подбородку. – Давайте, что ли, познакомимся для разнообразия, а то хочется знать, что за ангела я уберег от целой толпы дьяволят? Меня зовут Герман.
Девушка повернулась к нему. Он видел, как страх постепенно оставлял ее, но дар речи не возвращался еще почти целую минуту. Все это время он с нарастающим восхищением разглядывал столь неожиданно свалившийся ему на голову сюрприз.
Темно-русые, густые, как тайга, волосы до середины спины. Очень свежая и совсем молоденькая. Огромные серые глаза, в которых еще стояли близкие слезы. Длинные ресницы. Тонкие гибкие руки. Узкие ладони с бесконечно длинными пальцами. Ногти безупречной формы. Не слишком большая грудь. Грациозная шея. Словом – красавица. Наконец она очень тихо назвала свое имя:
– Настя.
И глазищами: хлоп-хлоп. Настя… Тот случай, когда имя, данное родителями при рождении, росло вместе с человеком и идеально с ним сроднилось.
Герман отчего-то растерялся. И от осознания этого растерялся еще больше, хотя уж он-то никаких комплексов в отношениях с женщинами совершенно никогда не имел. При своей не слишком «казистой» внешности и довольно хилом телосложении он всю свою жизнь всеми силами пытался доказать себе и окружающим свою высочайшую степень донжуанства. Это получалось, он нашел «свой» тип женщин: холодные, расчетливые стервы, которым импонировал его цинизм, воспринимаемый ими, как опознается самолетами ВВС одной страны коллега по системе «свой-чужой». Такие же, как он, неискренние карьеристки, нищие духом и давно скрывшие свое истинное лицо под маской холодного презрения. Здесь же он вдруг почувствовал, что перед ним женщина, с которой он не может общаться на привычном ему и его прежним пассиям языке.
Бывшая жена Геры, Машка, к типу холодной стервы отношение имела отдаленное. Видимо, поэтому она сделала выбор в пользу военного летчика с «правильными» житейскими понятиями о том, что «да – это «да», а «нет – это «нет» и по-другому, знаете ли, не бывает. Но тип, к которому принадлежала Машка, что- то среднее между «синим чулком» и ханжой, Гера чувствовал мгновенно и бежал от него, как заяц от лесного пожара.
Он видел перед собой ангела с прекрасным и наивным лицом. Ее глаза, которые никогда не обманывают, не были тонированы житейскими бурями и горечью дрязг. В них не было забитости, дурацкой, глупой восторженности, излишней наивности, как, впрочем, и никакого жизненного опыта. Герман, как ему самому показалось, с довольно глуповатым выражением лица пробормотал:
– Настя?.. Как дела, Настя?
– Спасибо. Сейчас уже много лучше, – она сделала паузу, но не через силу, а просто взяла и сделала паузу, – Герман.
При звуках Настиного голоса, назвавшего его имя, звучащего, как звенящие на легком ветру
