его ремесле — не сойтись чересчур близко с теми, о ком он готовит сюжет. Тогда начинаешь видеть в человеке совсем не то что видят или хотят видеть другие. Это единственный способ не угробить передачу, считает приятель. И я его понимаю.
— А я нет. У вашего приятеля несколько странная логика, —заметил шеф.
— Не все в жизни подчиняется логике, — возразил агент. — Может, вы объясните, отчего меня давно уже не покидает мерзкое ощущение, когда… — Он неожиданно осекся, вскинув глаза на начальника, словно сомневался, стоит ли продолжать. Все же договорил — медленно, тяжело выжимая из себя слова: — … Когда я заманиваю какую-нибудь девчушку или зеленого юнца в мегалополис тайком от их родителей, сулю детям золотые горы, бездну всяких чудес, у меня такое ощущение, что я сам себя вываливаю в дерьме. Вы бы поглядели, какие доверчивые глаза у этих детишек…
— А ощущения, что вы забыли инструкцию, у вас при этом не возникает? — едко бросил шеф. — Инструкцию, которая гласит: пока отшельник в сельве, он — враг.
— Я твержу инструкцию, как заклинание, — тихо ответил агент. — Но это слабо помогает. К тому же с каждым годом в сельве все труднее работать. Не знаю, каким образом, но отшельники ухитряются поддерживать между собой связь, и вступить с ними в контакт почти невозможно. Приходится отыскивать совершенно глухие уголки, где и слыхом не слыхали о нашем брате, — только тогда есть какой-то шанс. Разве так трудно подыскать мне другую работу?
— А кто будет выколупывать отшельников из сельвы, словно жуков из коры? — вопросом на вопрос ответил начальник. — Специалистов вашего профиля не так уж много, их не готовят в специальных колледжах. Агент должен обладать особым чутьем, особым талантом, если хотите. Можете гордиться, что принадлежите к числу избранных.
— Вам-то известно, как именуют этих избранных.
— Это отшельники окрестили вас «ловцами душ» и «охотниками за черепами». В мегалополисе же вас именуют миссионерами, — со значением произнес руководитель, — а такое звание всегда было в почете. Я понимаю, — вздохнул он, — когда так долго общаешься с этими бродягами из сельвы, всякая чертовщина поневоле лезет в голову. Но нужно уметь не слышать того, чего слышать не следует. Тем более, что это предписывается инструкцией.
— Я помню об инструкции, — сказал агент. — Еще ни разу я не позволил себе заговорить с отшельником о его убеждениях. Из-за чего, кстати, до сих пор толком в них не разобрался, а это, очевидно, не украшает человека моей профессии. Но поймите, затыкать себе все время уши я тоже не могу. Иногда до них кое-что долетает. Например, то, что в мегалополисе отшельников поселяют в резервациях, бросают в рудники, где и промышленные роботы больше года не протягивают…
— Так поступают лишь с теми, кто не хочет сотрудничать, принципиально не приемлет благ цивилизации, — с неподдельным возмущением воскликнул шеф. — Дети отшельников лучше поддаются обработке, многие из них становятся жителями мегалополиса и совсем не жалеют об этом. Однако кто виноват, что их отцы и матери столь твердолобы?! Мегалополис поступает гуманно уже потому, что не лишает этих упрямцев жизни, как бы там не возмущались красные по этому поводу. Вы знаете, у них в ходу теория, будто бы существование отшельников — еще одно доказательство обреченности нашего мегалополиса. Понимаете, обреченности! — с ненавистью повторил он. — Мы обязаны лишить их этого доказательства. Мы — единственный мегалополис на планете, живущий по своим законам, у нас слишком много внешних врагов, чтобы позволить себе еще и отшельников. Пусть нас называют последним осколком прошлого — мы обязаны доказать, что имеем право на будущее. Это историческая задача. По сравнению с ней жизнь нескольких сотен или даже тысяч лесных отщепенцев ничего не значит. И пока они существуют там, в сельве, нам очень нужны люди вашей профессии…
Заметив протестующий жест собеседника, начальник прервал свой монолог, сказал в раздумьи:
— Впрочем, мы можем принять компромиссное решение — вы отправитесь в сельву в последний раз. Если и потом миссионерское бремя будет невмоготу, что ж, постараемся подыскать замену. — И шеф поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Он проводил взглядом сутулую фигуру агента, покуда за ним не сомкнулись овальные створки входа. Помедлил в нерешительности, прежде чем бросить в невидимый микрофон:
— Соедините меня со службой безопасности мегалополиса…
Прозрачная капсула, стремительно пронизывая толщу этажей, неслась вниз, к подножию огромного здания-горы.
От быстрого перемещения у агента засосало под ложечкой. Он извлек из внутреннего кармана облатку с ярко-красными таблетками.
«Алко», — кричали кровавые буквы на этикетке, — это то, что наши пра-пра-прадедушки называли виски, только гораздо лучше». Агент положил таблетку под язык, почти мгновенно ощутив, как знакомое дурманящее тепло мягкими толчками начинает обволакивать мозг.
Старшему агенту общества по спасению жителей сельвы было тридцать семь лет.
Семнадцать лет назад гравилет службы безопасности мегалополиса пронес его и других участников миссионерского десанта над прозрачной стеной и впервые высадил в сельве. Все эти годы агент пытался добросовестно следовать инструкции. Ее положения были предельно лаконичны:
«Если ты встретил отшельника, при каких бы обстоятельствах это ни случилось, убеди его вернуться в мегалополис. Используй любые доводы и средства, какие сможешь.
Если тебе не удалось убедить отшельника, любой ценой сумей принудить его пойти с тобой. Если и это невозможно, немедленно сообщи о местонахождении отшельника службе безопасности.
Если ты не можешь связаться со службой безопасности и видишь, что отшельник уходит, — убей его. Убивая отшельника, ты содействуешь прогрессу. Пока отшельник в сельве — он враг».
Семнадцать лет назад он был готов слепо следовать каждому положению инструкции. Тогда ремесло миссионера казалось ему занятием для настоящих мужчин, чем-то вроде увлекательной, пусть и не совсем обычной, охоты.
Что он знал об отшельниках семнадцать лет назад?
То, что знало о них большинство. В чем убеждал многоголосым хором все видеопрограммы мегалополиса, все учебные роботы в колледжах, все психологи, готовившие агентов к весьма специфичной миссионерской деятельности.
Что отшельники — замкнутая секта, поставившая целью ни много ни мало — остановить прогресс.
Что отшельники — варвары. Их женщины вынуждены, как и в древности, проходить через адовы муки родов, так как не признают киндерполисов, где искусственно зачатые дети развиваются до двух лет в специальных боксах. Их мужчины предпочитают, как и много лет тому, связывать себя на всю жизнь с единственной избранницей. Несмотря на то, что в любом уголке мегалополиса к вашим услугам филиалы компании «Секс-иллюзион», где облик любой полюбившейся вам видеозвезды будет тут же превращен специальным устройством в волнующую и осязаемую плоть — почти точную копию настоящей…
Что отшельники, эта кучка свихнувшихся негодяев, посягнули на святая святых мегалополиса, его великий принцип: «Искусственное — лучше настоящего!»
Агент не знал, когда появились первые отшельники. Это произошло давно, еще до его рождения в стерильном боксе киндерполиса.
Но зато он помнил, как возникла стена. Раньше сельву отделял от мегалополиса лишь глубокий, заполненный водой ров. Этого было достаточно, чтобы защитить гигантский город от вторжения лесной нечисти.
Стену воздвигли совсем с иной целью. Она стала опасной преградой на пути тех, кто желал покинуть мелалополис. Кто, не боясь лишений и самой смерти, семьями и поодиночке уходил в кишащую опасными тварями сельву, чтобы не потерять право жить так, как хочется.
Как? Агент знал об этом лишь в общих чертах. Инструкция запрещала интересоваться подробностями жизни отшельников. Но даже этого было достаточно, чтобы понять: отшельники — совсем не те, за кого их пытаются выдать. Не разбойники, не преступники. Они хотели лишь жить по-своему, только и всего.
Первые отшельники не рисковали углубляться в сельву и поселились сравнительно недалеко от мегалополиса, соорудив общий лагерь на расчищенной от деревьев площадке.
