не захотел удивить — побывал в Ост-Индии.
Незнакомец проявил живой интерес к Семену и Василию: откуда родом, живы ли родители, тоскуют ли по дому.
— Меня море рано забрало из-под родительского крыла, — говорил Иван Иванович. — Детство на земле было совсем маленькое.
Как он славно это произнес — детство на земле…
— Когда я умру, — засмеялся Иван Иванович, — то прах мой составит горстку морской соли!
Зрачки пытливые, острые — он ими как бы укалывал.
— А ты что так робок? — обратился Иван Иванович к Прончищеву. — Товарищ твой успевает говорить и за себя, и за тебя.
— Я слушаю, — сказал Прончищев.
— Смущаешься?
Иван Иванович поднялся.
— Мне пора. Иду новый корабль принимать. — Пожал руки Семену и Василию. — Рад был вас узнать. Желаю в науках от градуса к градусу идти радетельно.
Семен спросил:
— Дозвольте узнать, что за корабль?
— Фрегат «Мальбург» о шестидесяти пушках.
— Приличное судно.
— Приличное! — усмехнулся Иван Иванович.
Когда капитан ушел, Прончищев задал старику вопрос:
— Это кто же такой?
— Датского происхождения человек. Умнейший мужчина.
— А фамилия?
— Беринг. Иван Иванович его русское имя. А так — Витус Беринг.
ПОЛЫНЬЯ
Директором академии приказано заготавливать лед для провиантских складов.
Сержант Евский предупредил:
— На реке не баловать.
Двое мастеровых, расчертив каток на ровные квадраты, выпиливали хрустальные, сияющие на воздухе кубы.
Прончищев, братья Лаптевы отвозили на салазках кубы к подмостьям. Челюскин веревкой подтягивал лед наверх, грузил его на розвальни.
Веселая работа.
— Эй, ребята, — воскликнул Харитон, — поглядите!
В середине ледяной глыбы застыла рыбешка — темное брюшко, розовые плавники, остекленевшие глаза.
— Как живая. Заснула, видать.
Глыбу водрузили на салазки.
Выглянуло солнце; казалось, рыбешка замерла в прозрачном аквариуме.
— Чего замешкались? — Челюскин запустил в Василия снежок.
На противоположной стороне полыньи — снежный намет. Прончищев подскочил к сугробу, поскользнулся и, не успев опомниться, скатился в воду, ушел вглубь с головой. Вынырнул, пытаясь скинуть полушубок. Вцепился в закраину, не удержался. Харитон с силой выдернул из подмостьев доску и толкнул ее к полынье. Василий ухватился за доску.
— Живой? Васька, живой? — Челюскин облапил товарища. — Я и моргнуть не успел, а он с головкой.
— Да живой я, живой. Не мни ты меня, Семка.
Сбросили с розвальней лед, велели вознице мчать на Васильевский остров.
Башмаки на морозе тут же заледенели, с мокрых волос свисали тонкие сосульки.
— Ледовый рыцарь! — радовался Челюскин. — Сейчас я тебя припеку.
Дома растер Василия шерстяными варежками, напоил чаем с брусничным листом.
— Братички, истинно братички, — умилялась чухонка.
К вечеру Прончищеву стало хуже. Звал Рашидку, поминал сизарей.
— Вась, а Вась, очнись. Слушай, чего скажу.
Что он мог сказать?
— Господи, — всхлипнула чухонка, — у меня так сынок помер. Посинел — и душу отдал богу.
Куда бежать? Кого звать?
Светлое крылышко фитилька в лампаде присело в лужицу воска, трепыхнулось раз-другой.
Челюскин влез в кафтан, выскочил на улицу, в беззвездную санкт-петербургскую ночь.
СТАРЫЙ ФРЕГАТ
Работа увлекла Андрея Даниловича.
«Надлежит неоднократно чинить пеленг в разных местах, — писал он, — дабы верно положить оный на карту. Смерить кругом оного острова, какие от него мели и подводные камни. Крейсированием вымерить фарватер до Березовых островов, описывая, именно сколько в котором месте глубины и где какой грунт».
Сочинять такие бумаги не входило в обязанности Фархварсона, но как отказать, если за просьбой стоит сам генерал-адмирал!
Фархварсон еще в Англии занимался изучением Балтийского моря. Знал его господствующие ветры, особенности Финского залива, воды которого скрывали коварные банки, отмели, каменные гряды.
«Униженный слуга российского флота» — так называл он себя. Впрочем, не без достоинства: слуга, но кому услужает?
Он любил мальчиков.
Часто задумывался об их будущей судьбе. Море цепко держит своих служителей. До дня последнего.
— Что есть навигация? — спрашивал на уроках Андрей Данилович. — Наука кораблеплавательная. Учит, как управлять кораблем, чтобы безблудно можно было идти по воде.
А как хотелось, чтобы они и жили безблудно. Ему нравились слова флотского устава Петра I. Ни в каких иностранных уставах не предписывалось моряку «быть добрым, верным и честным человеком».
И при каждом удобном случае Фархварсон говорил: «Вот самый важный румб из всех тридцати двух делений морского компаса».
Но отклонялись некоторые. Уходили на более спокойную службу — на берег. Кое-кто спивался. А иные просились в пехотные полки, страшась плаваний.
Вот о чем думал Андрей Данилович, когда слуга в поздний час доложил — спрашивает профессора какой-то юнец.
— Проси.
Юнец шагнул в кабинет.
— Тшелюскин? Что привело тебя в столь неурочное время?
— Андрей Данилович, Прончищев помирает. В полынью провалился, мы лед кололи. Теперь жар
