– Мы больше... не вернемся сюда никогда?..
– Никогда, счастье мое. Забудь горечь. Ее не должно быть у тебя под языком. Только сладость должна иметь ты отныне под языком. Никогда не возвращайся дважды в одно и то же море, где купалась. Никогда не встпай в одну и ту же текущую реку. Море уже другое, и река другая. И ты тоже другая. Ты же теперь другая, правда.
Она вспомнила, как он целовал ее в грудь. Она захотела, чтобы он опять поцеловал ее так же.
Он понял ее. Он сказал ей глазами: так и будет, как ты хочешь.
Он повел ее, держа за руку, в корабельные покои, приготовленные для них, и ее ступни шли по раскаленным доскам, сочащимся смолой, будто по углям костра.
Он сам снял с нее одежды.
Он стал снимать с нее одежды осторожно и бережно. Будто б он был и не царь вовсе, а прислужница- портниха, примерявшая сметанное тонкой нитью платье – и вот она снимает платье, боясь разорвать тонкий шов, и бережет изделье, и затаивает дыханье. Она тоже стояла, не дыша. Подняла покорно руки. Он стащил с нее рабское рубище, и ее тело, освобожденное от навешанных на него тряпок, мгновенно охватилось жаром прокаленного корабельного нутра, запахом смолистых досок, ароматом курений, что зажгли заботливые слуги. Она оглядывалась кругом. Ковры увешивают стены, устилают полы. Сундуки открыты, и из них сияют самоцветы, накупленные царем в разных странах по берегам Срединнного моря; а может, он даже плавал и за Срединное море, на звездный Запад, туда, за Золотые Столбы, выходил в открытый Великий Океан, где раньше, по рассказам матери, возвышался их погибший Остров. Много земель видел ее царь, и много сокровищ собрал; и вот теперь он все сокровища бросает к ее ногам. Он встал на колени перед ней, созерцая ее снизу, будто она была статуя в храме. Он погладил ей грудь и талию ладонями. Его ладонь легла и туда, в самый низ живота, где золоторунные нежные волосы прикрывали средоточье влаги и стыда.
Он встал с колен, погладил ее по щеке.
– Смотри, тут стоят чаны с водою, с горячей и холодной, – он показал на два чана около ложа; от одного из чанов поднимался пар, он был неплотно укрыт деревянной крышкой. – Рабы согрели воды, чтобы я мог помыть тебя. Я напущу в воду щелочи, и вся твоя грязь сойдет с тебя. Какое счастье, что тебя не били батогами. Твое тело чисто, без следа побоев. Тебя часто били?..
– Нет, – махнула она головой. – Нет, не часто. Я убегала.
– Умница, что убегала. Вставай вот в этот чан сначала, там где горячая вода. Не бойся, ты не обваришь кожу. Я попробовал рукой, эта вода как раз для того, чтобы смыть грязь с тела. Твео тело божественно, как и твоя душа. Душа светится в твоих глаза. Твое тело тоже будет светиться. Оно будет светиться всегда. Полезай!
Он приподнял ее под мышки, поставил в чан. Она ойкнула, ощутив жар воды; потом ее ноги привыкли, и она, следуя приказу его повелительных рук, уселась в чан, и вода обняла ее плечи. Царь достал губку, заботливо положенную рабом рядом с чаном, пузырек со щелочью, вылил щелочь в воду. Стал тереть губкой ее тело, давно не видевшее бани. Окунул ее спутанные волосы в воду.
– Они тебя не мыли, – сказал он гневно. – Они заморили тебя. Ты должна жить другой жизнью. Ты будешь мыться каждый день в бане, плескаться в бассейнах с чистой колодезной водой; ты будешь принимать серные ванны. Я прикажу делать тебе серные ванны. Я прикажу делать тебе ванны из молока и из крови только что убитых серн.
– Не надо из крови животных! – вскрикнула она испуганно; он тер ее спину губкой до красноты, глядел, как ее кровь приливает к коже. И ее лицо покраснело тоже. Он наклонился и расцеловал ее, как ребенка, в розовые щеки.
– Все, хватит, чиста я уже...
Он вынул ее из чана с кипятком; она дрыгала ногами; опустил в чан с холодной водой, обмывая ее чистой и холодной ключевой водой из амфор, стоявших в холодном трюме, и она вскрикнула: «Ах!..»; вытащив из холодной воды, улыбаясь ее ребячьему испугу, обернул тончайшей дамасской простыней. Промокнул ее волосы. Сбросил с нее простыню, и она явилась перед ним чистая, порозовевшая. Он нашел в развале пузырьков, связок жемчугов, россыпи браслетов, гемм и печаток медную расческу, стал расчесывать ее спутанные волосы. Она завертела головой, засмеялась.
– Больно!.. не так дери волосы мне... дай, я лучше сама...
Он отдал ей гребень. Глядел, как она расчесывает волосы, любовался на нее. Как это прекрасно, когда женщина расчесывает волосы. На это можно глядеть часами. Любоваться всю жизнь.
– Я умащу тебя розовым маслом, – сказал он тихо и радостно. – Тебя ведь никогда, никто не мазал розовым маслом?..
Он взял валявшийся на ковре пузырек с хрустальной пробочкой. Отвинтил ее. По покоям разлился томительный запах роз, увядших на солнце.
– Ложись сюда, на ложе мое. Оно же теперь и твое, солнце мое. Оно теперь наше.
Он указал на широкий деревянный настил, устланный богато и щедро мягкими и толстыми шерстяными тканями, звериными шкурами, покрывалами из шелка, виссона и легчайшего иудейского бархата, вырабатываемого в самой Газе. Она послушно легла. Ее колени были подняты и сведены, и царь коснулся их рукой.
– Опусти ноги. Так. И закрой глаза. Я буду умащать тебя розовым маслом, и ты чувствуй, как текут по тебе масляные потоки; как проникают они в твои подмышки, разливаются по твоей груди, затекают внутрь тебя, внутрь жаждущего лона твоего. Я не пожалею сегодня розового масла, что драгоценнее, чем мирро; я заплатил за него сундук красных, чистой игры, рубинов, привезенных из Иберии, от мавров. Освободись! Ты вся сжата. Ты должна раскрыться навстречу моим рукам, ласкающим тебя, умащающим тебя.
Она опустила ноги, вытянула их. Шкура нубийского леопарда, мягкая и ворсистая, щекотала ей спину. Царь налил в ладонь масла. Она закрыла глаза.
Рука излила масло на нее, и тихо заскользила по нежной коже, обводя все ее выпусклости и впадины, все ее ямки и изгибы, все ложбины и холмы; она, зрячая рука, ощупывала все ее тело, изучала, гладила его, молилась ему, запоминала его, ощущала его, ласкала его. Рука поднялась на холмы грудей; они оказались облитыми маслом, и ласка руки обняла их, заставив подняться выше в томительном вдохе. Она чуть не задохнулась. Царь повел рукой вниз. Масло разлилось по животу, она почувствовала это; вне сознанья она раздвинула ноги, и рука царя скользнула у нее между ног, туда, где набухал влажный бутон плоти. Она застонала, чувствуя, как масло льется внутрь нее, обнимая ее теплой душистой лаской, как вместе со сладким маслом скользит, проникает внутрь нее рука царя, пальцы царя, как раздвигаются внутри нее, как нащупывают круглый набухший бутон, и он под лаской раскрывается цветком. Она застонала.
– Кричи, – шепнул ей царь, – кричи. Море шумит вокруг. Никто нас не услышит. Я буду ласкать тебя бесконечно.
Она раздвигала ноги все шире, поддаваясь движеньям его властной руки, стонала все громче. Его палец вошел в нее, танцуя в ней, нащупывая ее детскую тайну. Легкая и острая боль пронзила ее. Он оторвал руку от ее раскрытого горячего лона, наклонил над ее животом голову и стал лизать ее живот, облитый розовым маслом. Его дыханье обожгло ей ее золотые волосы на холме Ашторет. И она вздрогнула всем телом, и громкий стон вырвался из ее судорожно вздохнувшей груди.
Это его язык коснулся ее набухшего бутона. Его губы нашли средоточье ее влажной, томящейся жизни, стали целовать ее, приказывая ей: разверни лепестки, не бойся, раскройся, цвети. Его язык лизал ее девичье разверстое лоно, и она чувствовала, как в его губы течет ее драгоценная влага, неведомый сок, морской белый прибой. Это не бутон; это жемчуг. Это речной жемчуг, перл с Танаиса в смуглых руках рыночных торговок на агоре.
– Ты... так целуешь меня... так не бывает...
– Я так целую тебя потому, что я люблю тебя. – Его шепот влился ей в уши розовым маслом, и она оглохла, перестала слышать. – Я люблю тебя... ты чувствуешь, как вся ты готова принять меня?..
Он оторвал губы от ее лона. Снова провел по ней руками. Руки скользили теперь по ее телу беспрепятственно, быстро, и она ощутила, как ее щек, ее губ, ее шеи, ее плеч и груди, ее живота, а потом и ее бедер, ее голеней и щиколоток быстро, стремительно касаются его губы; царь покрывал ее поцелуями всю – с головы до пят, будто она была не простая рабыня, а великая богиня, и он поклонялся ей.
– Я не богиня... зачем ты так...
