– А твой Денис верит, что эти сказки помогут ему найти убийцу? – спросил он Машу.
– Нет, – ответила Маша. – Он верит, что сказки могут доказать: убийцы вообще не было. Во всяком случае – среди его знакомых.
Маша изумлялась: двух недель хватило, чтобы забыть о том, как умер Сережа Волков. Его вспоминали, оплакивали и даже любили по-прежнему, но все вели себя так, будто Волков умер от какой-то болезни, или в крайнем случае попал под машину. Трагическая случайность, никто не виноват.
– Они что, не видят мотивов? – спрашивал Горский.
– Мотивов полно, – отвечала Маша. – Ревность, любовь, деньги, в конце концов. Но, понимаешь, они ведут себя не так, как мои знакомые. Может, потому, что жизнь в России была нелегкая. Они оберегают друг друга, стараются быть, очень, как бы это сказать, предупредительными, даже заботливыми.
– Ну да, – сказал Горский. – Кризис, понятно. Надо держаться вместе.
– Нет, – ответила Маша, – не в кризисе дело. Мне кажется, они и раньше такими были. Может, им даже легче сейчас, хотя бы понятно, что происходит. А так они каждый день на работе видели, как друзья тихо едут крышей – от любви, от отчаяния – и делали вид, будто все нормально.
– Ну, так положено себя вести, – сказал Горский. – В смысле – в любом офисе так.
– Я раньше тоже думала, что это лицемерие, формальная вежливость, офисная культура. Ну, когда ты каждые десять минут спрашиваешь, не обидел ли собеседника, говоришь 'отлично' на вопрос 'как дела?' и улыбаешься при встрече. А сейчас думаю, что все это – единственная защита, которая у них была. В Москве, чтобы улыбаться и отвечать 'отлично', нужно особое мужество. И вот они сидят в своем офисе…
– По-моему, – перебил Горский, – офисы здесь не при чем. Может, твои друзья просто хорошие люди, и поэтому, когда они улыбаются и говорят 'fine' на наше 'how are you', это получается у них выстрадано и искренне? А в любой другой страховой конторе все живут как пауки в банке? Что мы с тобой знаем про русский офис? Ничего. А израильские и американские офисы к этому отношения не имеют. Я после трех лет в Калифорнии могу тебе твердо сказать: Россия не Америка до такой степени, что всерьез говорить об американизации – все равно, что думать, что если на полюс привести два десятка пальм в кадках, то там лед растает и начнется потоп.
– Но ведь Россия действительно американизируется… – начала Маша.
– Да какое американизируется, – раздраженно сказал Горский. – Мексика, она у Штатов под боком, и та не похожа на Америку, а Россия и подавно не будет похожа. Как говорится, от осинки не родятся апельсинки. Уж не знаю, хорошо это или плохо.
– Так или иначе, – сказала Маша, – мне иногда кажется, что все они знают, кто убийца, но молчат из деликатности, что ли. Ну, убил человек. Это же несчастье, с каждым может случится.
– Давай все-таки попробуем разобраться, – сказал Горский. – Ты сказала 'ревность, любовь, деньги'. Мы уже об этом говорили, но сейчас важно другое: убийца знал, что в этот день у Волкова дома будет шестьдесят тысяч. Он пришел к нему в гости, убил и ограбил. И по крайней мере странно предполагать, что это мог быть посторонний человек, а не кто-то из сотрудников этого 'Нашего дома'… дурацкое, кстати, название.
– А откуда пистолет?
– Смешной вопрос, – ответил Горский. – Еще когда я жил в Москве, пистолет достать было проще простого. Сейчас, небось, ими должны в ларьке у метро торговать. И, кстати, это может быть не 'он', а 'она': скажем, Таня, или Света, или Лиза. Лиза, кстати, точно знала, что Сережа получил деньги. Ты держи с ней ухо востро, мало ли что…
25
Субботним утром Лизе нездоровилось: подташнивало, словно перед экзаменом, морщинки казались заметнее, за ночь отекли руки, и теперь палец вздувался пузырем вокруг единственного кольца. Она подняла руку и потрясла, чтобы отлила кровь. Вот так, подумала Лиза, и приходит старость. Через два года – сорок лет, а до сих пор у нее никого нет, кроме мамы. Институтские подруги повыходили замуж и нарожали детей, а она всего-то и наработала две квартиры в центре, одну из которых скоро продавать.
Детский сад, где практиковала Вика, находился где-то на шоссе Энтузиастов. Мягко подмяукивал Илья Лагутенко, Света сидела на переднем сиденье, то и дело заглядывала в карту и говорила, куда ехать. Из нее бы получился хороший руководитель, думала Лиза, с ее-то напором. Если бы не кризис, через пару лет сделала бы хорошую карьеру. Конечно, пришлось бы отказаться от вечного маскарада, пристрастия к черному цвету и пентаграммы на шее. Надо ей, кстати, сказать: все эти игры хороши для богемы, для артистов-художников, а мы все-таки занимаемся нормальным бизнесом, страхуем имущество и жизни, мол, твой готический карнавал здесь довольно неуместен. К тому же у нас работают и православные люди, им, должно быть, неприятно, надо же уважать их взгляды. Сама Лиза считала, что не верит ни в Бога, ни в черта, но почему-то сегодня волновалась. В самом деле, Бог Богом, а ведьмы-то вполне могут существовать на самом деле.
– А я не стала менять имя. Знаешь почему? – объясняла тем временем Света, перегнувшись через спинку сиденья к Маше. – Потому что Светлана – реальное люциферианское имя.
– Что? – удивилась Маша.
– Люцифер означает 'светоносный', а я – Светлана, понимаешь? Это все неправда, что так называемые темные силы – темные. На самом деле они – светлые. А еще в детстве я любила балладу про то, как девушке снится, будто ее возлюбленный умер и она попадает типа на черную мессу, где их должны повенчать. В последний момент, когда ее уже утаскивают в гроб, она просыпается – и тут как раз появляется жених, тот, из сна, но живой и здоровый. Типа хэппи-энд. И мне еще с детства казалось: в этой истории что-то не так, а недавно я поняла. Это же история о родстве тьмы и света, сна и яви, дня и ночи, понимаешь? Эта девушка, она в себе – в своем теле и в своем сознании – объединила их воедино, повенчала. И как бы счастливо она ни жила со своим милым, по ночам ей вечно будет сниться, как они лежат обнявшись в гробу. Такая притча о женской природе: отдаваясь наяву христианизированным мужским силам, в глубине себя, во сне, в сокровенной сердцевине женщина все равно принадлежит изначальному языческому миру.
– Наверное, – согласилась Маша, которая вдруг вспомнила, что Марик мог часами гнать про сокровенную сердцевину и изначальный мир. Только сейчас она обратила внимание, что последнюю неделю совсем не вспоминала о Марике – нормально, конечно, расстались-то уже полгода как.
