– А к чему это я рассказывала? – спросила Света. – Ах да, просто героиню баллады тоже звали Светлана.
Вика оказалась рыжеволосой высокой женщиной, одетой в просторный балахон. На шее у нее висела такая же серебряная цепочка со звездой в круге, как у Светы. Групповые занятия Вика проводила в большом зале детского сада – опускала занавеси, возжигала свечи и мелом рисовала на полу магический круг. В начале девяностых ее школа располагалась в самом центре, но потом оттуда попросили, отдав помещение под воскресный православный лицей. Вика не понимала, как лицей может быть воскресным, но, так или иначе, новое место пришлось долго искать, с этим садом удалось договориться только потому, что директриса оказалась человеком с пониманием, поклонницей 'Dead Can Dance', Стивена Кинга и Энн Райс. И все равно после каждого занятия приходилось старательно отмывать пол – узнай родители про воскресные упражнения, всем бы не поздоровилось. Церковь у нас хоть и отделена от государства, говорила Вике директриса, но попы наглеют. Нашей сестре нелегко приходится, еще немного – и инквизицию введут.
После занятий Вика переходила в отдельную комнату, где принимала посетителей. Входило сразу несколько человек: вероятно, колдунья считала, если слышать, как говорят остальные, будет легче разговориться. Вошли вчетвером: Лиза, Маша, Света и крупный коротко стриженный мужчина в спортивном костюме. Маша смотрела на него с замиранием сердца – именно про таких и любили рассказывать съездившие в Россию израильтяне. До сегодняшнего дня на подобных персонажей Маше не везло: в Москве ее все больше окружали хорошо одетые, приятно пахнущие люди, повышавшие голос только для того, чтобы заплакать или пожаловаться на жизнь, а не чтобы разводить на лавэ и требовать ответа за базар. Выражения эти Маша знала из анекдотов, регулярно появлявшихся в русскоязычных израильских газетах.
Лиза, в отличие от Маши, неоднократно встречалась с такими спортсменами – и если контактов на улице или в ресторане еще можно было избежать, по бизнесу общаться приходилось. Последние годы таких становилось все меньше, да и прежде Гена избавлял ее от непосредственных переговоров с теми, кто крышевал, наезжал или разводил. Сейчас она без особого интереса смотрела на мужчину, который вошел вместе с ними в комнату, разве что мельком подумала: 'А у этого – какие могут быть проблемы?'
Начал быковатый мужчина – Лиза не отследила, как это произошло: не то считал, что бабы могут подождать, не то Вика велела ему говорить. Запинаясь, он заговорил, переводя взгляд со строгого Викиного лица то на лежащий на столе череп, то на горящие свечи. С трудом подбирая слова, он рассказывал, что у него семья, двое детей, надо кормить, но ведь понятно, какая работа, бывало, домой возвращаешься, сам не знаешь, как с детьми вечером будешь играть, а ведь все ради них, не просто так, ему-то самому много не надо, но ведь жена, дети, и он на большие деньги не зарится, вот пацаны звали долги выколачивать, но это уже совсем, понимаете, ну, я отказался, не смог. К батюшке на исповедь ходил, на храм жертвовал, батюшка велел молиться, я, конечно, молился, как в церковь там приду, ну и вообще, но никак не отпускает все равно, потому что работа иногда такая, что хоть домой не приходи, хотя я себе и говорю, что если не я, то кто-нибудь другой бы делал, без разницы, но все равно. Маша слушала, затаив дыхание – половина слов неясна, общий смысл вполне улавливается. Настоящий бандит, с восхищением думала Маша, расскажу – не поверят, запомнить бы какое-нибудь выражение. Интересно, 'по понятиям' – это то же самое, что 'по совести'?
– Подойди ближе, – сказала Вика. Мужчина послушался, и она возложила худые венозные руки на стриженый затылок. Минуту они стояли молча, а Лиза внезапно почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы: вот ведь, всю жизнь презирала этих людей, считала их быдлом, вспоминала, как Николаю Михайловичу позвоночник сломали, а сейчас вижу, что такие же, как все мы, точно такие же. Всю жизнь – для других, для мамы, для жены, для детей. Делаешь какую-то ненужную, неинтересную работу, притворяешься, что защищаешь от других бандитов или что страхуешь имущество, а знаешь ведь – занимаешься рэкетом, воруешь деньги из бюджета, и вот утешаешь себя, что если не ты, другие будут делать то же самое.
– Великая Мать понимает тебя, – сказала наконец Вика. – Она не отпустит тебе грехов, потому что для нее нет греха. Жизнь и смерть всегда вместе, ты – хороший человек, работаешь для семьи, делаешь, что умеешь, где тут грех? А как домой возвращаешься – иди в душ, пусть вода с тебя все смоет, стой и молись Великой Матери, чтобы она дала тебе очиститься перед тем, как пойдешь к своим детям и жене.
Вот так же, наверно, и те люди, что избили Николая Михайловича, стояли под душем, смывали кровь и сукровицу, молились неизвестным богам, умоляли их простить, потому что это их работа, а Питкунов поступил не по понятиям, украл деньги, хотел убежать, вот сука, а у них жены, дети и подруги, кокаин и водка, бани и бляди, джипы и собачьи бои, надо же как-то жить, отдыхать хотя бы иногда, одеваться прилично, заходить после работы в 'Ностальжи', по выходным завтракать в 'Венской кондитерской', засыпать на ортопедическом итальянском матрасе, потому что и так весь день за компьютером, спина устает, не девочка уже, почти сорок.
– А как молиться?
– Молись сердцем, – ответила Вика, – а слова говори любые. Хочешь – читай 'Богородица, дево, радуйся', все равно ведь в церковь ходишь.
– Спасибо, – сказал мужчина и отошел, а Вика указала на Машу. Та покачала головой, а Света сказала:
– Я подругу привела, ты выслушай ее.
Лиза вышла вперед.
– Мне нужно найти одну вещь, – сказала она. – Деньги. Много денег. Вероятно, в какой-то сумке или как-то еще спрятанные. Вот фотография того, кто их спрятал. – И она вынула из сумочки Сережино фото, вырезанное с какого-то группового снимка, сделанного как-то в пятницу.
Не сводя глаз с Лизы, Вика взяла фотографию.
– Я вижу что-то странное, – сказала Вика. – Будто полоски такие, будто весь мир нарезан полосами, и они скользят. Тебе очень страшно, больно и стыдно. И сквозь эти полосы я вижу маленького ребенка.
– Это нерожденный ребенок, – тихо сказала Лиза. – Я делала аборт много лет назад, это так себя чувствуешь под наркозом, будто все полосами… и у меня больше не может быть детей.
– Это еще не рожденный ребенок, – сказала Вика. – Но он живой и когда ему придет срок, он родится. Осталось уже недолго, месяцев шесть, полгода.
– Этого не может быть, – сказала Лиза, судорожно считая, когда были последние месячные, неужели, нет, не может быть, неужели в конце апреля?
– Ребенок родится, и все будет хорошо, – говорила Вика. – Не волнуйся о деньгах, не ищи их. Великая Мать дала тебе ребенка, она даст тебе и деньги. А теперь иди.
