— Да… Они имеют в виду что-то вроде такого: человек был невинен, пока не узнал различия между добром и злом. Когда он перестал пребывать в неведении, он стал падшим созданием.
— Боюсь, что все это для меня ничего не значит.
— Для меня на самом деле тоже.
— И все-таки, если взглянуть на легенду с другой точки зрения, она очень хорошо объясняет, что же пошло не так.
— Да.
— Однако люди вашей культуры никогда не могли понять этого объяснения, потому что думали, будто Писание составлено такими же людьми, как они сами, — не сомневающимися, что мир был создан для человека, а человек — для того, чтобы покорить мир и править им; людьми, для которых нет ничего слаще познания добра и зла и которые видят в земледелии единственный благородный и истинно человеческий образ жизни. Читая Писание в уверенности, что его авторами были люди, придерживающиеся их взглядов, они не имели никакой надежды понять его.
— Правильно.
— Однако когда Писание читается с других позиций, объяснение становится вполне понятным: человек не может овладеть мудростью богов, необходимой для управления миром, а если он попытается эту мудрость похитить, результатом окажется не просветление, а смерть.
— Да, — сказал я, — Не сомневаюсь: именно таково значение легенды. Адам не был прародителем рода человеческого, он был прародителем нашей культуры.
— Именно поэтому он предстает для вас такой важной фигурой. Даже несмотря на то что легенда оставалась для вас не вполне понятной, вы могли отождествлять себя с ним. С самого начала вы узнавали в нем одного из вас.
Часть 10
В город, не предупредив заранее, приехал мой дядюшка, и мне пришлось его развлекать. Я думал, что это займет один день, но на самом деле на осмотр достопримечательностей ушло два с половиной. В конце концов я обнаружил, что пытаюсь телепатически внушить ему: «Не пора ли тебе возвращаться? Не соскучился ли ты уже по своим? А может, ты хочешь побродить по городу в одиночку? Неужели тебе не приходит в голову, что у меня могут быть другие дела?» Однако дядюшка оказался невосприимчивым.
За несколько минут до того, как нужно было отправляться в аэропорт, раздался телефонный звонок. Клиент предъявил мне ультиматум: больше никаких отговорок — работу нужно сделать немедленно или вернуть аванс. Я сказал, что сделаю все немедленно, отвез дядюшку в аэропорт, вернулся и засел за компьютер. Не такая уж большая работа, говорил я себе; бессмысленно ехать через весь город, только чтобы сказать Измаилу, что день или два я у него не появлюсь.
Однако где-то глубоко в костях я ощущал дрожь предчувствия…
Я молю богов, как, наверное, и каждый, чтобы зубы не давали о себе знать. У меня просто нет времени на то, чтобы их ублажать. Держитесь, говорю я им: я обязательно займусь вами, пока не поздно. Но тут на вторую ночь коренной зуб устроил мне веселую жизнь. На следующий день я нашел дантиста, который согласился вырвать его и достойно похоронить. Сидя в кресле, пока врач делал мне укол, готовил орудия пытки и измерял мое давление, я в душе умолял его: «Послушай, мне ужасно некогда. Просто выдерни его и отпусти меня». Однако оправдались худшие опасения. Ну и корни оказались у этого зуба — от них, похоже, было много ближе до моего позвоночника, чем до губ. Я даже спросил дантиста, не проще ли будет добраться до них со спины.
Когда все было кончено, неожиданно проявилась другая сторона личности дантиста. Он сделался зубным полицейским и решительно показал мне жезлом на обочину. Как же он меня отчитывал! Я почувствовал себя маленьким, безответственным, незрелым. Я кивал и обещал, обещал и кивал.
На следующее утро я снова взялся за работу, но дрожь предчувствия по-прежнему не давала покоя моим костям.
«Еще один день, — говорил я себе. — К вечеру я отправлю заказ клиенту. Один день роли не играет».
Игрок, который поставил свою последнюю сотню на нечет и видит, как шарик решительно падает в лунку 18, скажет вам: он
Мое предчувствие меня не обмануло.
Как только я вошел в вестибюль, в глаза мне бросилась большая поломоечная машина у полуоткрытой двери Измаила. Прежде чем я успел приблизиться, пожилой человек в серой униформе вышел из офиса и стал запирать дверь. Я закричал, чтобы он подождал.
— Что это вы делаете? — довольно невежливо поинтересовался я, когда оказался рядом.
Вопрос на самом деле не заслуживал ответа — я его и не получил.
— Послушайте, — начал я снова, — я знаю, что это не мое дело, но не объясните ли вы мне, что здесь происходит?
Уборщик посмотрел на меня так, словно я был тараканом, которого, как ему казалось, он убил еще на прошлой неделе. Тем не менее он слегка пошевелил губами и процедил:
— Уборка помещения для нового клиента.
— Ах… а что… э-э… случилось с прежним арендатором?
Он безразлично пожал плечами:
— Выставили, я думаю. Она не платила за помещение.
Уборщик с сомнением посмотрел на меня.
— Я думал, вы знаете дамочку.
— Нет. Я знал… э-э… я знал…
Он молча ждал, когда я скажу что-нибудь еще.
— Понимаете, — запинаясь, выдавил я, — наверное, для меня оставлена записка или еще что- нибудь.
— Ничего тут нет, кроме вони.
— Не разрешите ли вы мне самому взглянуть? Уборщик повернулся ко мне спиной и запер дверь.
— Поговорите об этом с начальством, ладно? У меня и так дел полно.
«Начальство», оказавшееся секретаршей, не увидело никаких причин позволить мне заглянуть в тот офис или вообще в любое помещение в здании; она также отказалась сообщить мне какую-либо информацию помимо той, которой я уже располагал: арендатор не уплатил вовремя и по этой причине был выселен. Я попытался произвести на нее впечатление, открыв часть правды, но она с презрением отвергла возможность того, что в здании хоть когда-нибудь размещалась горилла.
Никакого животного здесь не держали и не будут держать, пока помещениями распоряжается наша фирма.
Я сказал секретарше, что она, по крайней мере, могла бы сообщить мне, была ли прежним арендатором Рейчел Соколова, — какой от этого вред?
— Еще чего! Будь ваш интерес законным, вам было бы известно, кто был арендатором.
