побывали.
Гольфстрим прокрутил их через все пространство собора, занес за высокую деревянную изгородь и, правя мимо нее, вынес к возвышению, где на постаменте покоилась рака с мощами. В прошлый раз, с Радом, помнила Женя, они просто перекрестились – и она, и он, – сейчас она вслед за другими, торопливо перекрестившись, приложилась к серебру раки губами – ничуть не думая о том, насколько это опасно в смысле заразы. Вернее, пока очередь подходила, думала об этом все время, убеждала себя: так серебряная! – но уверенности в полной безопасности не появлялось. И только когда очутилась у раки, вдруг все прошло, никаких сомнений, поцеловала – и никакого страха внутри. Нелли, видела она, соступая с возвышения, тоже наклонилась к раке. Коснулась губами, ткнулась лбом – и несколько мгновений стояла так.
– Очень тебе благодарна, что вытащила меня сюда, – проговорила Нелли, когда они вышли на улицу. После тепло-волглого воздуха храма свежий морозный воздух тихого январского дня ударил в гортань шипучим шампанским. Шампанское сегодня по случаю старого Нового года и ожидалось. – Совершенно неожиданное чувство. Можно сказать, попрощалась. Вот уедем, и не знаю, когда будем в России снова.
– Не от тебя зависит? – спросила Женя. Нелли замялась. Но чуть погодя ответила:
– В общем, не от меня. А Дрон совсем в Россию не хочет. Отвык, и без нужды не затащишь. Не эта бы необходимость присутствовать на собрании акционеров – и сейчас бы не приехал.
– Так он у тебя, скажи, состоял все же на той службе? – В голосе Жени прозвучало почтительное восхищение профессией, которую она подразумевала. – А то я всем говорю: «знакомый шпион» – а сама точно и не знаю.
Нелли сыграла бровями. Женя и раньше замечала: говоря о чем-то не очень приятном, Нелли почти всегда выразительно поднимает и опускает брови.
– Может, он и сейчас состоит, кто знает, – сказала Нелли. – Но официально он уже тыщу лет, как в отставке. Зачем родине служить, когда заграница и так доступна?
За этим разговором они пересекли площадь и подошли к ротонде, поставленной на месте, где без малого четыреста лет назад в дни осады монастыря поляками ударил спасительный ключ, чтобы, когда осада будет снята, иссякнуть. И без того длинные зимние тени за время, что провели в соборе, удлинились еще больше, солнце освещало только верх ротонды, – день через час-полтора обещал перейти в ночь.
Они было поднялись на приступок у ротонды, прямо как подошли к ней, но Женя, помявшись, через мгновение попросила Нелли обойти ротонду и встать с другой стороны.
– Мы, знаешь, – проговорила она с извиняющейся улыбкой, когда уже стояли с другой стороны, – мы с ним тогда были вот здесь, на этом месте.
– С кем, с Радом? – уточнила Нелли. Хотя можно было и не уточнять.
– Ну да, с Радом, – ответила Женя. – Он еще так здорово говорил о чуде и вере. О связи между ними. Так вдохновенно. Я им прямо залюбовалась.
– И что он говорил? Что именно? – живо откликнулась Нелли.
Женя помолчала. Потом у нее вырвался смешок.
– Не помню точно. Не берусь восстановить. Что-то вроде того, что вера требует знания, а знание требует чуда. Как-то так. Помню только, что очень здорово говорил.
– После этого ты и решила креститься, – словно подводя итожащую черту под ее словами, произнесла Нелли; то ли всерьез, то ли с иронией – не понять.
Во взгляде Жени, каким она посмотрела на Нелли, было сомнамбулическое отрешение.
– А знаешь, может быть. Вот подумала сейчас... не исключено.
Не сговариваясь, они согласно отступили от ротонды и двинулись к выходу из монастыря.
– Так ничего и не знаешь о нем? – не глядя на Женю, осторожно спросила Нелли некоторое время спустя.
Женя погладила указательным пальцем крыло носа.
– Ничего. Как тогда исчез из гостиницы – и все, бесследно. Я здесь разыскала его мать, и у нее, она утверждает, тоже никаких сведений.
– Но жив? Жив? – перебила ее Нелли.
– Жив, – подтвердила Женя. – Во всяком случае, мать говорит, раз в месяц присылает ей по электронной почте сообщение. Без всякой конкретики. Жив-здоров, а что, где, как – догадывайся.
Нелли сыграла бровями. Женя как раз посмотрела на нее – и увидела.
– Что и как – это, конечно, не угадаешь. А где – понятно: в Таиланде. У него же виза кончалась, день оставался. Куда он без визы? Нелегал. Нелегалу – нелегальная жизнь.
– Я иногда думаю, – сказала Женя, – вдруг его депортировали обратно в Россию, и он где-нибудь здесь. Ходим по одним дорожкам. Могли депортировать, как полагаешь?
– Как я полагаю? – переспросила Нелли. – Я полагаю, едва ли. У него, судя по всему, были заготовлены какие-то варианты. Или вариант. Нырнул – и с концами. Кому это там нужно – искать его? Мне кажется, ему помог Тони. Во всяком случае, мы с Дроном Тони в этом подозреваем. Хотя Тони не раскалывается. Стоит, как скала: нет и нет!
– Как скала, – подобием эха отозвалась Женя.
– Как скала, – подтвердила Нелли.
Они прошли через ворота в опоясывающей монастырь краснокирпичной стене и оказались на околомонастырской площади. Здесь, у ворот, был ее скат к речному оврагу, глазу открывалось не занятое никакими строениями, кроме одной небольшой церквушки, свободное земное пространство, глаз отдыхал и наслаждался, созерцая этот простор.
– Вот тут мы с ним тоже тогда стояли, – произнесла Женя. – А потом отправились вон в тот ресторан, вон налево, за дорогой, видишь? «Русский дворик». И там мы с ним пообедали. Так славно было. «Русский дворик», видишь?
– Ладно, хватит о нем. – Нелли взяла Женю под руку, развернула ее, повлекла через площадь в сторону, противоположную скату. – Давай поехали, не жарко, чтобы стоять, и пора уже. Пора уже, пора. Дрон с Сержем уже, наверное, на подъезде.
– Если бы они приехали, Дрон бы тебе, надо полагать, позвонил, – сказала Женя. Ей не хотелось уходить отсюда.
– Я и не говорю, что приехали. Я говорю «на подъезде», – ответила Нелли.
Желтая пятидверная «сузуки» Жени была припаркована в сотне метров от примонастырской площади – около чистенького, с ясно промытыми окнами, будто перенесенного сюда из западной жизни одноэтажного строения «Макдоналдса» на проспекте Красной армии. Они сели в выхолодившуюся машину, предвкушая скорое тепло, которым должен был наполниться салон, как заработает мотор, – но мотор не завелся. Ни с первой попытки, ни со второй, ни с десятой.
– Что, промерз? Требует согревающего? – со смешком вопросила Нелли.
Женя досадливо хлопнула ладонями по рулю.
– Нет, это у него что-то с электроникой. Вдруг ни с того ни с сего раз – и отказ. Надо менять лошадку. Это я еще летом поняла. Она меня тогда так подвела – я потом до самых родов ею не пользовалась. Чтобы никаких неожиданностей.
– Так и что же не поменяешь? – спросила Нелли.
Женя посмотрела на нее с той же самой, словно винящейся улыбкой, что была у нее на лице, когда в монастыре она попросила встать с другой стороны ротонды.
– Да все потому же, – сказала она. – Он эту машину тогда вел. Я, знаешь, по тому, кто как ведет машину, вижу, что за человек. Он меня окончательно взял тем, как вел.
– Да? Любопытно, – проговорила Нелли. – Как это он так вел?
– Ты меня только прости за патетику, – предупредила Нелли.
– Ну-ну, прощаю, – поторопила Нелли.
– Он дышал силой и миром. Вот я по-другому не могу сказать, именно так.
– Силой и миром, – повторила за ней Нелли. Она помолчала, словно взвешивая эти слова внутри себя на неких весах. – Да, ты, пожалуй, права, очень верно.
Ждать эвакуатора естественным образом им пришлось в «Макдоналдсе». Женя позвонила своему помощнику в галерею, велела ехать в мастерскую и оформить машину в ремонт, когда ее туда доставят;
