дело было сделано, осталось только ждать – и сидели просто разговаривали. Нелли выспрашивала у Жени о ее беременности, о родах, о послеродовом самочувствии и кормит ли грудью. Женя отвечала – и чувствовала себя так, словно они с Нелли поменялись местами, и Нелли теперь была младше ее.
– Ты с ума сошла?! – воскликнула она, когда Нелли спросила ее, кормит ли она грудью. – Это быть привязанной к ребенку, будто корова? Мерси! Да грудь и просто как грудь хочу сохранить.
– Что же, искусственное вскармливание? – поинтересовалась Нелли.
– Еще не хватало! Зачем искусственное. Тут никакого велосипеда изобретать не надо, опыт прошлых веков: кормилица. Пятьсот баксов в месяц – и никакой проблемы.
– Но кормилицу ведь еще найти нужно. Это не деревня, как раньше. Это Москва.
– Ну что ты! – отмахнулась от Неллиного вопроса Женя. – Патронажной сестре из районной поликлиники те же пятьсот баксов – она ко мне на выбор за руку десять кандидаток привела. Я еще выбирала.
Нелли поднесла пластмассовый стаканчик с чаем к губам.
– Это, я понимаю, его? – спросила она. – Судя по срокам. Извини, если тебе не хочется отвечать.
– Да нет, что здесь такого – не отвечать. Его, конечно. – Голос Жени исполнился гордости. – У меня как раз были такие дни, самые те, и я хотела. Правда, я кой-чего больше хотела, но... – Она прервала самое себя, проиграв в воздухе пальцами – как бы пройдясь по невидимым воздушным клавишам.
– Чего ты больше хотела? – спросила Нелли.
– Ладно, хватит о нем, – вернула ей Женя ее же слова. – Что-то о нем слишком много. – Чувство неожиданной старшести переполняло ее, и она осведомилась – о чем в иных обстоятельствах не решилась бы: – А ты, извини меня, почему ты не рожаешь? Какая-то проблема?
– Никакой! – мгновенно отозвалась Нелли. Она перегнулась через стол к Жене и прошептала, словно вовлекала ее в заговор: – У меня четвертый месяц. Делюсь здесь в России с тобой первой.
– Вау! – таким же заговорщическим шепотом сказала Женя. – А я думаю, почему ты меня так выспрашиваешь: как беременность, как родила!..
– А ты думала, я просто так выспрашиваю! – со смехом откликнулась Нелли.
Разговор их оживился настолько – желтая, с наклонными черными полосами туша эвакуатора прибыла, остановилась как раз напротив окна, у которого сидели, они увидели ее, только когда водитель позвонил Жене на мобильный и сообщил, что на месте.
Через десять минут они были свободны. Водитель эвакуатора, получив авансом хорошую мзду, что тотчас согрело ему душу не хуже сорокаградусной, убыл с желтенькой игрушкой «сузуки» в Москву, Женя позвонила помощнику, чтобы через час встречал машину в мастерской, – о машине можно было больше не думать.
Солнце село, небо потеряло глубину, в воздухе предвестием сходящих сумерек засквозило лиловым.
Нелли с Женей, улучив момент, когда в потоках мчащихся настречу друг другу машин образовались просветы, перебежали на другую сторону проспекта и стали голосовать, ловя машину, чтобы ехать в Семхоз. Машины, однако, профукивали мимо, и они спустились к жидкому скверику с кукольным памятником Ленину напротив монастырской стены, где была остановка автобуса и к тротуару, вырываясь из ревущего потока, постоянно приставала то одна машина, то другая.
Пристававшие машины, когда очутились на остановке, оказались сплошь микроавтобусы-маршрутки. Они притыкались к тротуару, высаживали одних пассажиров, забирали других – и тотчас нетерпеливо отваливали от остановки. Маршрутка с номером 55 на лобовом стекле почудилась Нелли знакомой. Ей показалось, когда они с Женей, выехав с дачи Сержа, летели по шоссе через поселок, навстречу им просвистела маршрутка именно с этим номером.
– По-моему, пятьдесят пятый – это к нам, – сказала она Жене. – Давай сядем, если идет. Через десять минут будем в поселке. А там до дачи дойдем пешком. Прогуляемся.
Поймать машину, судя по всему, удалось бы еще неизвестно когда, а маршрутка была вот, и Женя согласилась не раздумывая.
– Пятьдесят пятый в Семхоз идет? – спросила она выходивших пассажиров.
– Идет! Идет! – в несколько голосов тотчас ответили ей.
Нелли с Женей поднялись в салон, закрыли за собой дверь, и маршрутка тронулась.
Когда Женя передавала водителю за проезд деньги, она почувствовала на себе внимательный, словно бы ощупывающий взгляд. Взгляд принадлежал сидевшему на переднем сиденье, лицом к остальному салону, высушенному временем, напоминавшему сучкастую палку старику с землисто-коричневым лицом, будто вытесанным из коряги. Он был с коляской-инвалидкой на двух маленьких колесиках, сумка с коляски снята, и вместо сумки – большой узкогорлый, каких Женя никогда в жизни не видела, почерневший от времени жестяной бидон, прикрученный к коляске во много оборотов такой же почерневшей, засмолившейся от времени веревкой. И пока ехали, она снова и снова ловила на себе его взгляд. Говорили с Нелли, забывала о старике – и вдруг чувствовала: смотрит. Кидала на старика ответный взгляд, чтобы удостовериться: смотрит? – старик смотрел. Беззастенчиво, упорно, изучающе, впрямь – как ощупывал.
– А Слава-то как поживает? – неожиданно спросил он, когда они встретились глазами в очередной раз. Так, будто они были знакомы с Женей, и хорошо, и вот, не дождавшись от нее признания в знакомстве, решил знакомство их обнародовать.
– Простите? – холодно произнесла Женя.
– Ну Слава-то, Славка, что, забыла его? Перед прошлым Новым годом, в ноябре так примерно, видел вас вместе. Вы еще на желтенькой такой машинке катались.
Желтенькая машина – это, несомненно, была ее «сузуки». Только с каким же Славкой старик мог видеть ее год назад?
Но в следующий миг Женя поняла, кого он называет Славой.
– Рада вы имеете в виду? – спросила она старика.
– А, вот-вот, – обрадовался старик. – Так он себя кликал. Ну я его Славой, Славкой. А то уж как-то больно диковинно, не по-русски.
– Женя, смотри, – позвала Нелли. – Ты тут ориентируешься, где нам сходить?
Маршрутка уже резала по поселку, пронеслось справа стеклянно-бетонное одноэтажное строение продуктового магазина, вылетело следом за ним утопленное в глубине парка двухэтажное здание, похожее на дом культуры советской поры.
– А вот тут, тут, за парком-то, у отвилки, останови! – заблажил старик, глянув в окно и поспешно разворачиваясь всем телом к водителю. – Выходить мне! И вам выходить, – снова обращаясь лицом к салону, сказал он Нелли.
– Откуда вы знаете? – Женя вглядывалась в окно, и уверенности, что выходить нужно именно здесь, у нее не было.
– Так а Слава-то всегда здесь выходил. – Старик смотрел на нее взглядом, полным тайного, уличающего знания. – Или вам не здесь?
– Значит, здесь, – сказала Женя.
Машина, останавливаясь, качнулась вперед, замерла, Женя поднялась с сиденья, первой ступила к двери, откатила ее и спустилась на землю.
– Девонька моя, не знаю, как тебя по имени, – подталкивая коляску к двери и перегораживая ею проход Нелли, пропел старик, обращаясь к Жене, – не поможешь ли? Грыжа, проклятая, так и тянет, двенадцать килограммов в бидоне-то, тяжело старику.
Делать было нечего. Женя молча взялась за веревки, опутывающие бидон, и составила коляску на землю.
– Вот спасибо, вот милая, вот помогла, – спускаясь следом, проговорил старик. – Вся в Славу. Слава-то мне тоже всегда помогал. Давай, говорит, Павел Григорьич, помогу тебе!
Женя сочла за лучшее оставить его слова без ответа. Да ей и нечего было сказать ему.
Нелли, стоя в дверях, дождалась, когда Павел Григорьич освободит дорогу, вышла, закрыла дверь – и маршрутка, кинув из-под колес разжеванным снегом, рванула прочь.
– Это что у вас тут такое? – спросила Нелли, указывая на привязанный к коляске длинногорлый бидон.
– Керосин, что ж еще, – отозвался Павел Григорьич. – У нас газа вашего нет, без керосина какая ж
