выходить из роли, если так можно сказать.
– В любом случае, вы строите модель этого человека и следите за движениями вашего гипотетического создания. Но будет ли реальный человек вести себя так, как ведет себя ваша модель? Те, кого вы презрительно окрестили «программистами», самозабвенно тешат себя подобными предположениями. Ну а вы – чем вы отличаетесь от них? Насколько обоснованна ваша убежденность?
Джэнсон посмотрел в живые карие глаза генерального секретаря, увидел собранное лицо, встречавшее сотни глав государств. Увидел непреклонную силу, но, присмотревшись внимательнее, увидел также еще кое-что: он увидел страх.
И это также объединяло их, поскольку страх являлся простым следствием трезвого взгляда на вещи.
– Я уверен в том, что плохой план лучше отсутствия какого бы то ни было плана, – сказал Джэнсон. – Мы ведем действия на всех возможных фронтах. Может быть, в каком-нибудь месте нам удастся совершить прорыв. Может быть, нигде не удастся. Позвольте процитировать одного из моих наставников: «Благословенны гибкие, ибо их нельзя искривить».
– Мне понравилось, – захлопал в ладоши Зинсу. – Это сказал человек умный.
– Самый умный из всех, кого я только знал, – угрюмо ответил Джэнсон. – Теперь этот человек называет себя Петером Новаком.
Они умолкли. Казалось, кабинет наполнился ледяным холодом.
Наконец генеральный секретарь развернул свое кресло к окну.
– Эту организацию основал мир, уставший воевать.
– На конференции в Думбартон-Оксе, – сказал Джэнсон. – В 1944 году.
Зинсу кивнул.
– Какими бы широкими ни стали полномочия ООН, ее основной задачей всегда оставалась борьба за мир. Вам известно, что по иронии судьбы это самое здание стоит на месте скотобойни? Скот привозили сюда на баржах по Ист-Ривер, а потом забивали, на этом самом месте. И я постоянно напоминаю себе: раньше здесь была бойня. – Он повернулся лицом к американцу. – Мы должны позаботиться о том, чтобы это не повторилось вновь.
– Смотрите мне в глаза, – вкрадчивым голосом произнес рослый темноволосый мужчина.
Высокие, широкие скулы придавали его лицу что-то азиатское. Человек, называвший себя Петером Новаком, склонился над пожилым ученым, распростертым на столе Джэксона, большой полупрозрачной пластине, поддерживающей его грудь и бедра, но в то же время оставлявшей живот на весу. Это оборудование использовалось для операций на спинном мозге, позволяя обеспечить отток крови от позвоночника и уменьшить кровотечение.
В вене левой руки торчала игла, подсоединенная к капельнице. Стол был отрегулирован так, чтобы голова и плечи пожилого ученого были приподняты, и человек, называвший себя Петером Новаком, мог смотреть ему в лицо.
Где-то рядом негромко звучал хорал XII века. Высокие голоса медленно пели в унисон: слова были проникнуты восторженным экстазом, однако для Энгуса Филдинга они звучали погребальной панихидой.
На спине пожилого ученого был сделан надрез длиной шесть дюймов; стальные зажимы разводили сократительные мышцы спины, открывая желтовато-белые позвонки.
– Смотрите мне в глаза, Энгус, – повторил мужчина.
Энгус Филдинг подчинился, не мог не подчиниться, но глаза его мучителя были непроницаемо черными, и в них не было ни капли сострадания. В них не было ничего человеческого. Они казались бездонными колодцами боли.
Темноволосый мужчина отбросил венгерский акцент; его голос стал безошибочно американским.
– Что именно сказал вам Пол Джэнсон? – спросил он, и старый ученый задрожал от ужаса.
Темноволосый мужчина кивнул молодой женщине, квалифицированному специалисту-ортопеду. Большой полый троакар, размером со штопальную иглу, был вставлен в волокнистую оболочку, разделяющую пятый и шестой позвонки. Подождав минуту, женщина кивнула: троакар на месте.
– Ну а теперь хорошие новости: мы здесь.
Через троакар до самого спинного мозга был вставлен тонкий медный провод в изоляции, зачищенной на самом конце. Он касался клеток, по которым передаются импульсы от нервных окончаний по всему телу. Демарест подкрутил регулятор, и по медному проводу пробежал слабый электрический импульс. Реакция последовала мгновенная.
Ученый закричал – и этот громкий крик, от которого застывала кровь в жилах, продолжался до тех пор, пока у него в легких не кончился воздух.
– Ну вот, – сказал Демарест, отключая ток, – это очень своеобразное ощущение, вы не находите?
– Я рассказал вам все, что знаю, – задыхаясь, выдавил ученый.
Демарест снова подкрутил регулятор.
– Я же вам все сказал, – повторил Филдинг, чувствуя нарастающую боль, накладывающуюся на боль и разливающуюся по всему телу агонизирующими судорогами. – Я же вам все сказал!
А над муками, охватившими его, звучал хорал, наполненный радостью и в то же время погребальной скорбью, переливающийся и неземной.
Нет, в черных омутах глаз Демареста не было сострадания. Вместо этого они горели параноидальным огнем: этот человек был убежден в том, что его враги повсюду.
– Значит, вы продолжаете отпираться, – сказал Алан Демарест. – Вы продолжаете отпираться, так как убеждены, что боль прекратится, как только я поверю в то, что вы сказали мне правду. Но боль не прекратится, потому что я знаю, что вы мне лжете. Джэнсон связался с вами. Он обратился к вам потому, что считает вас своим другом. Потому что верит в вашу преданность. Как заставить вас понять, что вы должны хранить преданность мне? Вы ведь чувствуете боль, правда? И это означает, что вы живы, так? Разве это не подарок? О, все ваше существование может превратиться в одно неразрывное ощущение боли. Уверен, что, как только вы это поймете, мы сможем двинуться вперед.
– О господи,
– Ни с чем не сравнимое ощущение, правда? – спросил Демарест. – Все С-образные волокна вашего тела – все нервные окончания, передающие ощущения боли, – передают свои сигналы в тот самый пучок, на который я сейчас воздействую. Я мог бы облепить электродами каждый дюйм вашего тела и все равно не добился бы такого мощного болевого ощущения.
По помещению раскатился новый пронзительный крик – новый крик, оборвавшийся только тогда, когда в легких Филдинга закончился воздух.
– Можно сказать одно: боль – это совсем не то же самое, что истязание, – продолжал Демарест. – Как представитель академической науки, вы должны почувствовать разницу между этими понятиями. Истязание подразумевает в себе элемент сознательного человеческого участия. Это понятие тесно переплетается с умыслом. Скажем, просто быть съеденным акулой – еще не значит пережить истязание, а вот если кто-то умышленно толкнет вас в бассейн с акулами, это уже
– Да! – закричал старик. – Да! Да! Да!
Его голова судорожно дернулась он нового электрического импульса. Раздираемый болью, Филдинг чувствовал боль каждой клеточкой своего тела.
