испуганные глаза. Глядя на просачивающиеся сквозь доски струйки воды, он продолжал повторять:
— Вассер... Вассер...
Несмотря на критическое положение, в котором оказалась шхуна, Андрей Ильич не мог не рассмеяться при виде ефрейтора.
Первая же волна, поднявшаяся и бросившая вниз шхуну, вызвала в нем не только страх, но и невыносимую тошноту. Судороги, будто клещами, сжимали желудок, Фриц Люмке корчился, молился, проклинал море и Штиммера, клялся, что больше никогда не покинет землю.
«Выбраться бы только из этого ада! — лихорадочно повторял Люмке. — Черт бы побрал и Штиммера, и его рыбу!»
Иногда ему казалось, что море начинает успокаиваться. Но вскоре судно снова взлетало вверх, на мгновение застывало на гребне волны и потом проваливалось, точно в бездонную яму. Фриц Люмке опять бросался на койку, стонал от боли и страха, шептал: «Мой бог, помоги мне...»
А когда он увидал просачивающуюся сквозь борт воду, у него, кажется, помутился разум. Он представил, что шхуна уже идет ко дну и никакая сила не может ее спасти.
— Спокойно, господин Люмке, — сказал шкипер. — Все будет хорошо.
— Карашо? Гут?
Немец с надеждой взглянул на Шорохова, заискивающе улыбнулся. Шорохов кивнул:
— Гут.
Осмотрев трещину, шкипер покинул каюту и вылез на палубу. Он взял из рук Ивана штурвал, сказал:
— Левый борт дал трещину. Надо заделать. Немца переправь в общий кубрик.
Заделав трещину и переправив Люмке в кубрик, Глыба пробрался в рубку.
— Ну, как? — спросил шкипер.
— В порядке, — ответил Иван.
Он немного помолчал, потом вытащил железную банку с табаком и закурил. И когда свет от зажигалки упал на лицо Шорохова, Глыба тихо спросил:
— Куда идем, Андрей Ильич?
— Куда идем? — Шорохов тоже хотел посмотреть на Глыбу, но зажигалка потухла, и огонек цигарки освещал только рот рыбака. — Одному дьяволу известно, Глыба, куда мы идем. Куда несет нас море, туда и идем.
— Подвернуть бы чуть правее, Андрей Ильич, — после некоторого молчания заметил рыбак. — А то в недобрый час...
Глыба закашлялся и умолк.
— О чем думаешь, Иван? — спросил Шорохов.
— Да чудится мне, Андрей Ильич, что в Светлую бухту мы попасть можем. А там, по разговорам, партизаны имеются. Как бы не полоснули из пулемета.
— А чего нам партизан бояться, Иван? — глядя на компас, проговорил Андрей Ильич. — Мы, Глыба, люди русские...
— Оно-то русские, да вроде как не совсем. Не на русской шхуне плаваем. С душком наша посудина, Андрей Ильич. А партизаны, сдается мне, недолюбливают такой душок.
Он докурил цигарку и, выждав, пока схлынула с палубы волна, вышел из рубки.
Оставшись один, Шорохов взглянул на часы. По его расчетам до бухты Светлой оставалось не больше семи-восьми миль. При таком ходе шхуна должна была подойти к ней примерно через час: при свете молний с левого борта судна уже можно было различить темнеющий обрывистый берег.
Шкипер приоткрыл дверь рубки.
— Аджаров, ко мне! — позвал он.
Мокрый с головы до ног, Саша быстро вошел в рубку.
— Скоро бухта Светлая, — сказал Шорохов. — Вот фонарик. Когда Глыба и Араки начнут убирать фок, ты дашь на берег сигнал. Не забудь: три коротких, один продолжительный.
Глыба, стоявший у фок-мачты, крикнул:
— Слева по борту берег!
— Убрать фок! — сразу же послышался голос шкипера. Стоя у борта, Саша из-под мокрого пиджака подавал на берег сигналы: три коротких, один продолжительный, три коротких, один продолжительный. Берег не отвечал.
— Никого, дядя Андрей.
— Вижу, — ответил шкипер. — Придется вам с Юркой отливать из шлюпки воду и...
— А Глыба? — спросил Саша. — Что сказать Ивану?
— Глыба? Я сам ему скажу.
Здесь, рядом с бухтой Светлой, зыбь была не такой крутой, хотя ветер по-прежнему рвал снасти и свистел в вантах. Шхуну так же бросало с волны на волну, но она уже не зарывалась носом в воду, и по палубе не разгуливали валы, как в открытом море.
Все паруса были убраны, однако судно медленно относило к берегу. Чтобы не сесть на мель, шкипер распорядился бросить якорь.
Зацепившись якорем за твердое дно, шхуна развернулась кормой к берегу, якорная цепь до предела натянулась.
Шкипер стоял у борта, с напряжением всматривался в темноту, но, кроме неясных обрывистых линий, ничего не видел.
— Не туда смотришь, шкипер, — вдруг сказал Глыба. — Посты у них левее, тут им сторожить нечего. К этим скалам разве только что бычок подплывет...
— А тебе, Иван, откуда эти места известны? — усмехнулся Шорохов. — Ты что, бычков тут ловил?
— Ага, бычков, — сказал Глыба. — Только не ловил, а подкармливал. Бычки тут, знаешь, какие, шкипер?! Вон, гляди туда... Видишь?
Иван протянул руку в сторону берега, и Шорохов сразу же увидел сигналы. Три коротких, один продолжительный, три коротких, один продолжительный...
— Вот, шкипер, какие бычки тут, — продолжал Иван. — Глаза у них, как фонарики... И подмигивают, стервецы... Чудно?, а, шкипер?
Он вдруг подался к Шорохову, горячо зашептал:
— На шлюпке туда идти надо умеючи, Андрей Ильич. Ты никогда тут не бывал? Вход в бухту дюже опасный. Под водой валуны такие, что... Сам пойдешь или мне поручишь?
В это время Нина, которая, как было условлено, следила за Люмке, нарочито громко крикнула:
— Осторожно, господин Люмке! На палубе очень опасно!
Немец высунул голову из кубрика, крикнул:
— Шкипер ко мне посылайт!
Шорохов притянул к себе Ивана, сказал:
— Действуй, Иван. Юра и Саша знают, что делать... Вместе с ними действуй.
Глыба, Юра и Саша вернулись примерно часа через полтора. Взобравшись на палубу, Глыба спросил у Нины:
— Где шкипер?
— В кубрике.
Иван спустился в кубрик, сел на табурет, посмотрел на Люмке и Шорохова.
Люмке лежал на койке, натянув до подбородка простыню. Лицо его было все таким же бледным, глаза — точно налитые кровью. И он все время икал.
— Ну, как, Иван? — спросил Шорохов.
— Пробартежали на шлюпке целый час, господин шкипер, — ответил Иван. — Скалы да камни. Не дай бог цепь не выдержит — каюк всем...
— Что есть «каюк»? — встревоженно спросил немец.
— Паруса ставить надо и уходить, — не отвечая немцу, продолжал Глыба. — Немедля уходить, господин шкипер.
