В свите княгини, уже одетая в долгие кхитайские одежды, розовая от гордости и смущения, шла Силла. В высоко подобранных волосах у нее пестрели цветы, длинные кисти из подобранного по размеру мелкого жемчуга свешивались со шпилек. Затканная белыми хризантемами верхняя накидка изящно оттеняла ее смуглую кожу. «Быстро», — подумал Конан, придирчиво ее оглядывая. Девушка казалась очень довольной, и киммериец вздохнул с облегчением: одной заботой меньше. Не то чтобы общество Силлы тяготило его, скорее, наоборот, но рано или поздно девчонку все равно пришлось бы куда-нибудь пристраивать. А теперь об этом можно было больше не думать.
Фейра оказалась за столом как раз против Конана. Следя краем глаза за тем, как он разглядывает преобразившуюся Силлу, княгиня улыбнулась и сказала негромко:
— Я забираю твою неистовую охотницу. Не обещаю вскоре выдать замуж, как собиралась, — теперь она, кажется, совсем не хочет, — но, по крайней мере, девочка будет в тепле и холе. Я уж об этом позабочусь.
— Ты молодец, мышонок, — кивнул Конан. — Всегда была умницей. Куда мне ее тащить за собой?
— А ты все-таки снова собираешься в странствия? — как бы между прочим поинтересовалась Фейра. — Куда же теперь зовет тебя твое беспокойное сердце?
— На край света, надо полагать, — рассмеялся Конан. — Во всяком случае, твой муж говорит, что меня там уже поджидают. Не могу же я не верить избраннику Падды и Митры.
— Осторожнее, Конан, — нахмурилась Фейра. — Кайбон Тай Цзона еще никогда не ошибался, но…
— Что — но?
— Он все это — видит, — не сразу ответила Фейра, тщательно подбирая слова. — А ты… ты выслушиваешь только ответ. Любое предсказание можно толковать двояко, ибо слова есть ложь, и кому как не мне, живущей с ним бок о бок уже десять лет, знать это лучше всех? Будь осторожен с тем, что услышишь от него. Я вообще была против того, чтобы он говорил с тобой об этом — ведь и Сагратиус, и Кинда отказались от пророчества.
— Опасный дар, клянусь Солнцеликим! — вмешался Сагратиус, сидевший рядом с Конаном и внимательно слушавший его с Фейрой разговор. — Зачем мне знать, что будет, если оно все равно будет? Звонкая монета и полные сумки и бурдюки в дороге вернее, чем туманное знание чего-то, что может случиться через день, а может — и через три года. Но мы пойдем с тобой, Конан, как обещали, куда бы ни отправил тебя князь. Мы с Киндой своих решений не меняем — верно, бродяга?
Карлик-птулысут, к которому обернулся огромный аквилонец, важно кивнул:
— Сагратиус пойдет, и Кинда пойдет. Кинда пойдет до края мира. Кинда никогда его не видел.
— Я тоже никогда его не видел, — задумчиво сказал Конан. — Что бы ни пообещал мне Юлдуз, я пойду навстречу тому, что должно произойти.
Фейра на это лишь печально покачала темноволосой головой.
Когда завтрак был закончен, Тай Юэнь жестом пригласил всех выйти к большой лестнице. У ее подножия уже толпился народ, ожидая выхода князя и своих героев. Оглушительные крики, свист флейт и бой барабанов приветствовали их появление. Вперед вышел саккей Тай Кии Бо, Первый Советник князя, и шум постепенно стих. Конан понимал одно слово из пяти в его быстрой речи, но смысл ее был понятен и так. Свита князя и княгини отступила на несколько шагов назад, так что на верхней площадке остались только Юэнь с Фейрой, Конан, Кинда и Силла. Под ноги им со всех сторон летели первые цветы лета, люди размахивали цветущими ветвями и бечевами змеев, отчего они скачками носились по небу, как водомерки на пруду. Силла отчаянно краснела и пыталась спрятаться за улыбающуюся Фейру.
Сагратиус имел вид независимый, но польщенный, Кинда же, как всегда, был воплощением невозмутимости — считая себя сыном бога, он воспринимал любые почести как должное. Обратная сторона этой его черты делала дикаря идеальным спутником: тяготы и невзгоды он воспринимал так же, полагая, что в мире отца сын должен испробовать все.
— Помимо прочего, если ты не понял, — не поворачивая головы, сказал Тай Юань Конану, — он говорит, что сегодня весь день и всю ночь у городских стен будет длиться пиршество и праздник, и все, кто захочет, смогут прийти и приветствовать на нем спасителей княжества.
— А нельзя как-нибудь обойтись без этого? — поморщился Конан. — Что мне, весь день торчать там, как пугалу на рисовом поле?
Князь взглянул на него чуточку лукаво и, тронув за плечо своего саккея, что-то негромко сказал ему. Тай Кин Бо повторил это, обращаясь ко всем, и внизу прокатился благоговейный выдох.
— Что он сказал? — насторожился киммериец.
— Что ты будешь взыскан особой милостью и потому появишься только к вечеру. Сегодня после полудня я намерен ответить тебе на твой вопрос, а это займет нас обоих на немалое время.
Это действительно заняло немалое время. Еще накануне вечером Тай Юаня смутило и обеспокоило то, что он не может сразу увидеть для Конана столь близкого будущего. Поэтому, оставив остальных веселиться, он увел друга в полутемный круглый зал в самом центре дома, куда не достигали огни и шум праздника.
Зал этот, освещенный лишь тлеющими огоньками курильниц у статуи божества в нише, был лишен какой бы то ни было обстановки. Главным и единственным его украшением был мозаичный пол с рельефными изображениями драконов всех четырех стихий — огня, воды, воздуха и земли.
В белом круге в центре был выложен красной плиткой сложный символ-мандала. Тай Юань вышел на середину и опустился прямо на красно-белую мозаику, совершенно закрыв ее полами своего парадного одеяния. Он сделал Конану знак сесть напротив и закрыл глаза.
Киммериец смотрел, как лицо его друга постепенно превращается в подобие восковой маски, как расслабляются плечи и руки, безвольно лежащие на коленях. Наконец он открыл глаза — совершенно черные, из одних зрачков, без белка и радужки, и невидяще посмотрел на друга. Тишина стояла необычайная, казалось, самый воздух тихо звенел, и потому Конан невольно вздрогнул, когда услышал вдруг словно из ниоткуда громкое и отчетливое:
— Теперь спрашивай.
Конан сглотнул и, мгновение помедлив, так же громко и отчетливо выговорил:
— Что случится со мною за остаток этого года?
Тай Юань продолжал смотреть на него все тем же невидящим взглядом. Он сидел бледный и неподвижный, как изваяние; Конану казалось, что он даже не дышит, весь обратившись в подобие статуи божества в нише, вечно пребывающего в священном трансе. Время словно застыло вместе с ним, и лишь по пробивающемуся откуда-то сверху, скользящему по круглому куполу зала солнечному лучу можно было определить, что солнце уже миновало зенит и движется к западу.
Киммериец, которому приходилось порой просиживать в засаде, не шелохнувшись, полдня и больше, подстерегая самую пугливую дичь, спокойно ждал, не выказывая ни нетерпения, ни усталости. Луч скользил все выше, солнце опускалось все ниже. Драконы извивались у них под ногами, воздух сгущался, словно живой. Конан, познавший некогда Силу, хоть и утративший ее впоследствии, по-прежнему умел различать ее незримое присутствие, и сейчас словно тысячи тончайших иголочек кололи его кожу горячими остриями.
Но он сидел против Тай Юаня, такой же немой и неподвижный, хотя все чувства его были обострены до предела и широкие ноздри трепетали, втягивая воздух, как у молодого жеребца, чующего близкое присутствие волка.
Казалось, прошла целая вечность, когда вдруг Тай тонко, по-птичьи вскрикнул и резко нагнулся вперед, зажимая ладонями виски, и сейчас же что-то беззвучно ахнуло внутри киммерийца, словно невидимая молния ударила над головой. Конан, тяжело дыша, весь напрягся, готовый в любой момент вскочить и, подхватив Тай Юаня, в два прыжка оказаться за пределами этого зала, — прежде чем темный резной купол обрушится им на головы. Но что-то удержало его на месте.
Тай медленно выпрямился и опустил руки. По вискам у него стекали крупные капли пота. Разлепив белые бескровные губы, он проговорил:
— Ты потеряешь двоих и найдешь двоих, разделишь двоих и соединишь двоих. Ты дойдешь до края мира и вернешься на запад, и оттуда начнется твой новый долгий путь… — Он перевел дыхание и слабо
