Обхад рассмеялся трескучим смехом:
— Да? А вы не думали, что Обделенным очень легко прикинуться?
— Но он появился здесь до того, как началась война, — возразил ятру.
Тысячник покачал головой:
— Вот что, ведите-ка его наверх, в наш лагерь, да попросите прийти Ха-Кынга. Вместе и решим, что это за птица. — Обхад указал на Обделенного, поднимавшегося с земли.
Отряхнувшись, тот как ни в чем не бывало стал прилаживать на плечо котомку.
— Давайте, сопроводите его в лагерь. — Тысячник видел, что горцы колеблются, и поэтому настаивал. — Это ведь дело нешуточное. Если я ошибся, лично извинюсь перед этим человеком.
Обделенный не сопротивлялся. Когда горцы подтолкнули его к тропинке, ведущей на вершину Коронованного, он поначалу удивленно взглянул на них, но потом пошел.
В лагере было пусто. Валялась незаконченная фигурка крокодила, рядом лежал оставленный Джулахом нож. Сам жрец, как выяснилось, забрался в шалаш и крепко спал. Обхад не стал его будить, поскольку все равно до прихода Ха-Кынга не собирался ничего предпринимать. Может, конечно, я и ошибаюсь…
К его плечу прикоснулся один из ятру и отозвал к кра: с утеса. Молча показал вниз.
Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: Юго-Восточная падет через час-другой. А может, и раньше
/смещение — последняя агония умирающих углей/
Все дело было в неожиданности. Никто и подумать не мог, что у хуминов получится прорваться именно сегодня. Поэтому и к эвакуации оказались не готовы.
Очередная атака осаждающих не сулила ничего нового, и усталые лучники вместе с инженерами мелких башенных баллист становились по местам, как проделывали это уже несколько дней подряд: так идет на тяжелую, но неизбежную работу крестьянин, которому нужно прокормить семью.
Катапульта в очередной раз вздернула кверху свою ложку, и защитники Юго-Восточной привычно пригнулись, наблюдая за траекторией падения снаряда. Тот рухнул ниже, чем следовало бы, и кое-кто уже стал подниматься, отыскивая взглядом подходящую цель для своей стрелы.
Снаряд взорвался.
Башня вздрогнула в лихорадочной попытке устоять и, конечно, устояла, потому что горючая смесь не могла быть такой уж мощной, но… В стене образовался пролом с рваными краями, к которому уже приставляли лестницы, а сбросить их было некому — всех, кто оказался поблизости в момент взрыва, сейчас можно было найти лишь в краю Ув-Дайгрэйса.
Лучники с верхних этажей осыпали врагов градом стрел, а к пролому уже послали несколько десяток, но хуминские стрелки тоже не зевали.
Штурм начался.
Южане ударили резко и жестко, не щадя себя, а уж тем более — противников. Они карабкались по лестницам так, словно от этого зависели судьбы всего мира. Поспевших к дыре ашэдгунцев встречали не люди — звери, готовые прыгнуть на человека и перегрызть ему глотку, — только бы остальные взобрались сюда без помех. Со стрелами, торчащими из тел, как обломки гладких изящных костей, с вымазанными в крови врагов и соратников телами, хумины поднимались в башню, чтобы умереть, но убить.
Ашэдгунцы дрогнули. Они не могли не дрогнуть — уставшие от постоянного нервного напряжения, вони, смерти, ошарашенные яростным напором противника. Бои уже переместились в кольцевой коридор. Бежали по лестнице арбалетчики, чтобы залпом-другим отбросить хуминов прочь, погасить атаку, остановить… Толпа нападавших смяла вставших на пути немногочисленных (зачем? — в башне-то!) копейщиков, потеряв при этом четыре пятых собственного состава; но сзади накатывалась следующая волна хуминов, поднявшихся по лестницам наверх, и арбалетчики только и сумели, что разрядить оружие один раз, а потом и их захлестнуло, смяло, поволокло, раздирая на клочки, втаптывая в пол.
Повторно — и более успешно — ашэдгунцы попытались остановить врага на лестнице. Это удалось, хотя и ценой больших потерь; южане отхлынули, закрепляясь на захваченном этаже.
Хранитель Хиффлос приказал готовиться к отступлению. Это было продиктовано не трусостью, а лишь объективным анализом ситуации. Лучники на стенах не могут помешать хуминам подниматься в пролом, и скоро, когда количество южан в башне достигнет критического числа, те просто выльются на лестницу и начнут медленно, но неотвратимо вырезать всех защитников. Следовательно, дальше оставаться в Юго-Восточной — чистейшей воды самоубийство.
Но всякое отступление хорошо до тех пор, пока оно не превращается в бегство. Хранитель смог создать некое подобие дисциплины в отчаявшихся войсках своего гарнизона и начал потихоньку, поотрядно, выпускать их через подземный ход в Северо-Восточную. Но если подобный трюк легко было проделать с теми, кто находился ниже захваченного хуминами этажа, то верхние оказались отрезанными от пути к отступлению. Потому что, выждав около получаса и передохнув, южане бросились в атаку, захватили лестницу и хлынули на нижние и верхние этажи башни.
/смещение — далекий свет маяка в штормовую ночь/
Брэд Охтанг смотрел, как его воины исчезают в разломе, и понимал, что половина из них не доживет до ночи. Но этот прорыв был необходим, а он оказался не в состоянии возразить Собеседнику. Возможно, это и к лучшему. Возможно, так нужно. Возможно…
Вчера Нол Угерол явился в шатер данна и заявил, что дальше так продолжаться не может. Брэд чуть было не расхохотался, настолько эта фраза напоминала реплику какой-нибудь зарвавшейся любовницы, которой надоело прятаться от настоящей жены ее дружка. Слава небесам, сдержался. А Собеседник продолжил свою мысль. Осада затянулась. Результатов нет. А время идет, и время работает на северян. В общем, нужно форсировать…
Охтанг развел руками; как форсировать?! При одной-то баллисте?!
На что жрец заметил: потеря баллисты — твой просчет, данн. Но и одной должно хватить.
Оказалось, по совету Угерола умельцы изготовили специ — альный снаряд, который взорвется и пробьет каменную стену одной из башен. Потом — очередь воинов проявить свое мастерство.
Охтанг покачал головой: не сможем. Задавят численностью, у них преимущества.
«Дай желтых лепестков ша-тсу», — невозмутимо произнес Собеседник.
«Ну, я не знаю…»
Вздрогнула и заплясала тонкая косица. «Это не совет, данн. Это — приказ. Исполняй».
Брэд взял да исполнил. Хотя и оставлял лепестки на самый крайний случай, хотя и знал в душе, что постарается никогда до этого «крайнего» не дотянуть. Желтые лепестки ша-тсу — страшная вешь. Дай их пожевать человеку, и тот уже не человек — демоническая сущность, проснувшаяся и готовая подмять все под себя. Вот только этой демонической сущности (которая, кстати, как утверждают лекари, свойственна отчасти каждому человеку) не хватает ресурсов человеческого тела для своих потребностей, и поэтому через несколько часов пожевавший лепестков ша-тсу умирает от разрыва сердца. Если доживает до этого времени.
В общем, печальная это штука — лепестки ша-тсу. Хорошо одно: солдат хоть и превращается в зверя, но не совсем. Речь понимает, и команды офицеров выполняет, пускай и с запозданием. Но все-таки пожевавший лепестки становится достаточно непредсказуемым, и, пока его не догонит смерть, он такого может натворить…
Теперь Брэд наблюдал, как его воины, обретшие демоническую страсть к разрушению, штурмуют Юго-Восточную. Не вызывало сомнений, что до наступления темноты в ней не останется ни единого северянина. Впрочем, данна это мало воодушевляло. Ведь было еще три башни, и если использовать каждый раз ша-тсу… Так никаких солдат не хватит. Нужно что-то другое.
/смещение — огни ночного города с высоты птичьего полета/
Тогин сообразил, что к чему, когда было уже слишком поздно. Он встал сегодня у бойниц вместе со своей десяткой и поражал осаждавших до тех пор, пока не закончились стрелы. Только тогда позволил себе передышку. Отложил лук, взглянул вниз — там творилось нечто невообразимое: крики, хаотичное движение множества тел, облаченных в доспехи и вооруженных клинками…
Рядом вздохнул один из гарнизонных:
— Эт досада! Как же сосчитать убитых?! Шрамник непонимающе посмотрел на него:
