оладьи, приготовляла компот. Запахи были такими, что я опасался, как бы их не уловили медведь и сасквач.
«А ведь у нее и крошки во рту после малины не было! — думал я. — Я хоть задал животу работенки, а она ничего не ела уже целые сутки. И откуда еще берутся силы у этой хрупкой на вид девчонки? Наверно, молитвы помогают...»
Потом я забылся и задремал от слабости. Потому что вместо жаркой буржуйки, шумящих и парящих кастрюль и шустрой девчонки, хлопочущей над ними, я увидел вдруг церковь! В большом храме шло венчание. И, о чудо! Женихом и невестой тут были я и Пашка! Такие нарядные! Особо Прасковья, конечно: в ослепительно белом платье с кружевами и цветами и с длиннющей фатой. В руках у нас горели свечи — яркие, ароматные, источающие сильное тепло. Венчал нас высокий строгий светлоликий священник — тоже весь в бело-золотых слепящих одеяниях. От него струился сказочный свет. Рядом с нами стояли и держали над нашими головами венцы Георгий Победоносец и прекрасная Параскева-Пятница. Я взял Пашку за руку и тихо шепнул ей на ухо:
— Паш, прости меня, я тебя обижал: и в башне, и на пароме, и на болоте... Подсмеивался над тобой и над верой православной и... даже подсматривал за тобой там на острове, когда мы купались...
Она улыбнулась и тоже шепнула:
— А ведь ты мне тоже сначала не понравился: такой грубый, самодовольный, наглый, гордый, надменный... Вот я и толкнула тебя тогда на лестнице...
И мы тихо рассмеялись. Священник строго взглянул на нас и громко произнес:
— Венчается раб Божий Георгий рабе Божией Параскеве...
Я вздрогнул и проснулся.
— Проснулся? — спросила Пашка, увидев, что я открыл глаза.
Я не ответил. Сон — такой быстрый и странный — был у меня на уме. «Хм, к чему бы это?» — подумал я, поднимаясь.
— Давай за стол! Будем ужинать! Уже все готово, — предложила Пятница.
Мне захотелось рассказать сон девчонке, но постыдился. Я плюхнулся на лавку и пошутил:
— А где моя большая ложка?
Пашка усмехнулась и действительно дала мне довольно увесистую деревянную ложку с замысловатой росписью.
О-о-о! Какой это был ужин! Рассыпчатая ноздреватая каша, поджаристые оладушки, сладкий ароматный компот! Когда мы так ели в последний раз?
По-моему, дней двенадцать тому назад в столовке какого-то поселка лесозаготовителей. Помню, тетя Клава тогда сказала еще: «Блинчики-то у них подгорели и кислят малость!» И верно! Эх, поучились бы те повара стряпать у моей Пятницы! Вот уж классно все приготовила! Я, забыв о своем животе, так навалился на еду, что Пашка, поглядывая на меня, то и дело улыбалась. А я только чмокал и мычал в ответ.
— Ну, как у тебя живот? — поинтересовалась девчонка, когда я разделался с кашкой.
— Твое зелье — супер! Представляешь, как рукой сняло! Ничего не чувствую. Аппетит вот, пожалуй, только утроился...
— Но ты смотри, особо не переусердствуй. Постепенно надо... — усмехнулась Пашка.
— Ничего, этого мне не много... Думаю, все пойдет только на пользу... Разве такая... вкуснятина навредит?! — кое-как проговорил я, зажевывая увесистый оладушек. — Помнишь, нас так кормили в поселке у лесорубов? Только у них там жрачка-то вышла гораздо хуже твоей... Ты — супер! Бабушка учила?
— И бабушка, и мама да и сама интересуюсь... — отозвалась девчонка, и щеки ее зарумянились от моих комплиментов.
— Эх, не зря я за тобой прыгнул с парома! А то бы сейчас давился тостами с джемом и никогда бы такой вкусноты не попробовал! — мне хотелось говорить этой девчонке побольше добрых слов. — Представить даже не могу, окажись на твоем месте, ну, скажем, Лизка Фомкина, давно бы уже с голоду померли! Она только перышки чистить и умеет. А сведи меня судьба с тем очкариком-следопытом? Пришлось бы хлебать супчик с паучиными ножками... — я болтал и болтал, глотая ароматный компот и горячие оладушки, а Прасковья глядела на меня, держа кружку обеими руками, тихо посмеивалась, а в
