– Мне казалось, что Бубон ездил круглые сутки! Я даже не понимала, когда он спит! Я просыпалась и засыпала под его песню, под цокот копыт Корчагина, под звон его колокольчика!
– Настоящий Буб – да, он колесил по улице с утра до вечера, с вечера до утра. Ему всегда хватало трех часов сна, а иногда он дремал прямо в повозке. Ася, ты просто с детства привыкла, что по улице постоянно курсирует повозка. Поэтому, когда стал ездить я – не так часто, но ездить, – ты просто не заметила измененного графика.
Я задумалась. Пожалуй, Дьяченко был прав. Я только по старой памяти считала, что Бубон курсирует по улице круглосуточно. На самом деле, в последнее время, Корчагин таскал повозку только ранним утром и поздним вечером. Днем он появлялся редко, и в основном, в выходные дни.
– А я ездил и мечтал, что когда-нибудь смогу открыться тебе. Нужно только еще немножечко подождать, немножечко поднапрячься. Я решил, что смогу рассказать тебе все только тогда, когда стану чемпионом мира. Ведь с чемпионом мира ты стала бы разговаривать?!
– Пожалуй, да, – согласилась я. – С чемпионом бы стала. Но...
Он склонился надо мной и заглянул мне в глаза.
– Я знаю. Ты любишь Константина Жуля. Потому что он – Трубадур, а ты – Трубадурочка. – Щит усмехнулся, но тут же спохватился: – Прости. Я не должен злоупотреблять тайной исповеди. Слушай, мне еще долго рассказывать, может, пойдем на улицу? Тут душно, темно, неуютно и такое противное эхо!
Я встала и начала собирать разбросанные вокруг матов вещи.
– Пойдем, – согласилась я. – Как-то странно изливать душу в спортивном зале.
Щит тоже поднялся и, не стесняясь своей наготы, пошел в душевую одеваться и смывать клоунский грим.
Мы шли по аллее, освещенной тусклыми фонарями. В руках я несла охапку цветов, которые Дьяченко нарвал на центральной клумбе центральной площади, рискуя быть схваченным милицейским патрулем. Цветы неблагородно пахли мокрой травой и клопами, но я все равно несла их, прижимая к груди, потому что это был самый экстремальный букет в моей жизни, и мне не хотелось осчастливить им какую-нибудь урну. Цветов было так много, что они то и дело падали из моих рук и компании подростков, встречавшиеся нам по пути, с хохотом их поднимали.
– Я съела все твое печенье, – зачем-то призналась я Щиту.
– Знаю! – Он засмеялся. – А еще ты выпила литра два розового чая и внеурочно полила розовый куст на подоконнике. Он этого не любит.
– Зачем тебе роза в спортзале?
– Не знаю. Она стояла в коридоре, сохла и умирала. Пришлось ее взять к себе и долго уговаривать не загибаться. Она послушалась и даже начала буйно цвести.
– Странно.
– Что?
– Странно, что ты такой... клоун-кикбоксер, уговаривающий розу не загибаться и ворующий цветы на центральной площади. Скажи, тогда на могиле Бубона, когда ты говорил: «Я боюсь ее потерять», ты говорил обо мне?
– А о ком же еще?! Я, конечно, не буду врать, что совсем не встречался с девушками, но...
– Мог бы и не говорить этого. Глядишь, я поверила бы в чистую платоническую любовь.
– Так и есть. В смысле, было... То есть...
– Ладно, не путайся в оправданиях! Я вот честно скажу, что сваляла дурака, там, на матах.
– И я свалял. Нельзя было торопиться.
– Давай оба раскаемся и забудем об этом.
– Нет. Я не забуду. И не раскаюсь!
– Как хочешь! Напоминаю, ты должен мне еще многое рассказать. Почему ты на кладбище говорил, что влип в какую-то темную историю? Почему по-хорошему, тебе нужно было бежать в милицию, но ты побоялся за свою репутацию?!
– В тот день, пятнадцатого июня, в семнадцать часов дня у меня был показательный бой с чемпионом мира Джерри Зверем Канниганом.
– Помню. Ночью я изливала перед тобой душу в повозке, потом полдня отсыпалась, а в результате перепутала гостиницы, за что теперь и расплачиваюсь. – Я заткнулась, поняв, что сболтнула лишнее. Но Щит ничего не заметил.
– Я утром тоже встал с тяжелой головой. Можешь не верить, но меня мучили угрызения совести. Ведь ты рассказала мне то, что должен был слышать не я, а мой батя. Эх, зря ты тогда не согласилась поехать со мной выпить кофе! Возможно, все сложилось бы по-другому.
– Почему?
– Понимаешь, я повез бы тебя не в свою квартиру, а в батин дом. Там теплый сарай для Корчагина, и в него я пустил пожить Мишу – бомжа без роду, без племени, без документов. Он мужик замечательный. За жилье и прокорм ухаживает за конем, моет его, чистит, кормит. Я ему обычно Корчагина сдаю, а сам еду в свою квартиру. Так вот, если бы ты тогда согласилась со мной поехать, мы бы с тобой до утра в домишке просидели, проболтали и я наверняка бы признался, что я не Бубон. А так... я коня Мишке сдал и уехал. Утром тренировки, разминки, суета перед боем. Вечером узнаю, что кто-то на моей повозке и в костюме клоуна ограбил банк. Еле отвязался от журналистов, рванул в наш с батей дом и... увидел, что сарай открыт, Корчагина нет, бомжа Мишки нет, костюма тоже нет, а в доме полный разгром, даже обои со стен сорваны. Я, признаться, подумал, что это Мишка банк грабанул. Но потом подумал – ерунда это. Он подслеповатый, хилый, хромой, в чем душа держится – не понятно. Не мог он. Но с того вечера я его больше не видел. Пропал, как в воду канул. А теперь подумай, в каком я оказался положении. На кону реальная перспектива, – участие в официальном бою за звание чемпиона мира, а тут... эта история с ограблением. Ситуация «то ли он украл, то ли у него украли». Короче, смалодушничал я. Не стал заявлять в милицию о пропаже повозки, Корчагина, клоунского костюма и бомжа. Подумал, что если в милиции узнают, что под клоунской маской долгое время скрывался именно я, то все равно меня к этой истории приплетут, несмотря на мое стопроцентное алиби. Допросы, разбирательства, а может... арест! Вся карьера к чертовой матери. А звание чемпиона мира – единственный путь к твоему сердцу. Так я считал. Ася! – Он опередил меня и пошел спиной вперед, уступая мне шаг за шагом. – Ты считаешь, я трус? Подонок? Говори честно!
– Перестань, – отмахнулась я, и он снова пошел рядом со мной. – Объясни лучше, что за ерунда с костюмами и почему нос оказался в мусорном баке?
– Костюмов два. Они одинаковые, их заказывал еще отец. Один, тот, который ты порвала, хранился у меня на работе. Во Дворце Спорта часто проходят детские праздники и соревнования, и я иногда дурачился, выходил на них клоуном. Во втором костюме я работал Бубоном, он и пропал из дома вместе с повозкой. А нос... Ася, нос совсем вытерся, я собирался сделать новый, а этот выбросил в мусорную корзину, в душевой. Вот и все, что я знаю.
Я резко остановилась.
– Если настоящий Буб давно умер, ты жив, но не имеешь к ограблению ни малейшего отношения, кого же тогда нашли в клоунском костюме, с сожженным лицом, на берегу реки Радунки?!
– Я думаю, Мишу. Но банк точно грабил не он! Миша глубокий инвалид, да у него и с мозгами было не все в порядке. Он беспомощен, как ребенок, и не умер лишь потому, что я разрешил ему жить при доме! Я думаю, тот, кто убил его, просто решил хорошенько запутать следствие. Грабил банк клоун? Вот вам, получайте труп клоуна!
– Похоже на правду. Только при чем здесь внезапно разбогатевший Лавочкин, который так и не явился на бой?
– Не знаю.
– И Милду Якушеву не знаешь?
– Нет! Я далек от театра.
– А кто такая Катя Самойленко?
– Первый раз слышу.
– Когда я была в доме Бубона, там никого не было, но на печке кипел чайник! А потом подъехала какая-
