заказные, стерегут заповедный лес как зеницу ока, с топором туда лучше не соваться. Лесники могут и до суда дело не довести, порешат на месте, и вся недолга.
Тогда Семён решился умыкнуть лесину со двора самого Антипы. Сотский жил в деревне Упов Брод и как раз в ту пору строился. Лес был запасён добрый, бревно к бревну, и не только сосна, но и запретный дуб, чтобы полы умывными были. Дубовые кряжи, ещё не распиленные, сохли на берегу реки. Караула не было: брёвна товар счётный, пропажи сразу хватятся, и так просто Ловцов обиды не простит. Но Семёна это ничуть не смутило. Самому – плевать, а крест, из дуба рубленный, даже Антипа зорить не посмеет.
Поздним вечером, когда на улице притемнело, Семён прокрался с багром на берег, свернул в воду заранее присмотренное бревно и, зацепив его острым крючьём, потащил по мелководью. Две версты гнал деревину вверх по течению, до самого устья Упрейки. Тут место болотное, так просто не пройдёшь. Зато именно сюда, не без Семёнова промысла, пригнали долговские мальчишки лошадей в ночное.
Семён посвистал по-особому, как кеклик кричит в гилянских горах, и племянник Ванятка подогнал к условленному месту лошадь. Лошадь была своя, совсем ещё молодой жеребчик, выкормленный Никитой. Воронке, на которой Семён уходил в соляной поход, молодой конь доводился то ли внуком, то ли правнуком и звали его так же: Воронком, хотя, не в обиду будь сказано, был он куда как постройней прежней лошади. Ванятке за то, что с Семёном стакнулся, обещано было маковых рожков с ярмарки, а на именины кумачовую рубаху с белыми горохами.
Лошадью живо перетащили бревно посуху, а там Семён снова погнал его наверх, но уже по Упрейке. Не доходя деревни, спрятал ствол в камышах, а на следующее утро дуб уже лежал на высоких козлах, и заговорщики: Семён сверху, Ванятка – под козлами, продольной пилой разделывали краденое дерево на брусья.
С Упова Брода вестей не было. То ли среди казачьего нашествия недосуг было Антипе караул кричать об уведённом бревне, то ли втихую начал розыск, а может, и вовсе не хватился ещё пропажи. Зато Никита непорядок заметил. Подошёл к Семёну, зарубавшему торец у почти готового креста, спросил строго:
– Откуда бревно добыл?
– Где добыл, там больше нету, – уклончиво ответил Семён.
Никита почесал спину, так недавно отведавшую батогов, сказал задумчиво:
– Смотри, Сёма, как бы опять власти задницу не залупили тебе, да и мне заодно.
– Ничо, – сказал Семён, – шкура крепче будет.
– Это кому как, – Никита покачал головой. – А по мне, так неладно выходит. Денег ты привёз, это хорошо… но и беспокойства привёз куда больше, чем денег. В волости из-за тебя розог отведал… Это оно ничего, на живом заживёт… а вот на поле ты работаешь мало, ходишь вольно, а староста барщины накинул, у вас, грит, мужиков теперя много… да и вообще, неспокойно в дому стало, хозяина настоящего нет, отец совсем занеможил, ты своим умом живёшь, я – своим. Что же это за семья выходит при двух большаках? Я понимаю, ты в чужедальних краях ума набрался, старший брат тебе не указчик, но и в моё положение войди…
– Ты, Никита, прямо говори, – оборвал Семён, – делиться, что ли, надумал?
– Оно бы неплохо, – подтвердил брат.
– Ну и я не прочь, – сказал Семён. – Давай так условимся: дом пусть твой будет, и земля вся твоя – от всего отступаюсь. А ты мне за то лошадь отдай, Воронка. Это же дончак, землю орать на нём неловко, он в скачке горазд, а соху неровно тянет.
– На Дон намылился? – догадливо спросил Никита.
– Не, ближе. Куда Игнашка звал, к казакам, что у Тулы стоят.
– Брехун твой Игнашка. Это же сразу видно, можно и к бабке не ходить. Погонят тебя казаки. Им бы сейчас самим головы унести. С Москвы стрельцы посланы и рейтары…
– Меня не погонят, – пообещал Семён. – Ну так как, уговорились? Ключ и замок?
– Может, не стоит, Сёма? Сгинешь, как Ондрюшка, без следа.
– Да не-е… Мне уж поздно отступную просить. Бревно на крест я у Антипы со двора свёл. Теперь или в бега идти, или на дыбе висеть. А так тебя не тронут, ты знай вали в мою голову, я обиды держать не стану.
– Ахти, неловко как!.. – испугался Никита.
– Ничо, не пропадём. Не так страшен чёрт, как его малюют. Ну, по рукам? А сотскому скажешь, что я и Воронка самовольно угнал. Тогда тебе и вовсе ничего не будет.
– Да я…
– Главное, земля тебе достанется неделённая, и дом.
– Ну, коли так…
– Вот и добро. Ключ и замок!
Казаки стояли табором возле самой деревни, хоть второе бревно у Антипы воруй. Народу в таборах теснилось уже не пятьсот человек, а кабы не вдвое больше. Набежало гостей со всех волостей, старосты и приказчики только глядели голодно на беглых холопов, но взять никого не могли: на таку ораву не найдёшь управы, тут воинская сила нужна.
Семён спешился и, ведя лошадь в поводу, отправился в обход лагеря, отыскивая среди множества народу Игнашку или ещё кого знакомого.
– Игнат Заворуй где пристал? – спрашивал он, переходя от одной группы казаков к другой.
Кто-то пожимал плечами, кто-то молча махал рукой, указывая дальше. Толком не ответил ни единый человек. За час Семён обошёл стан кругом, но не отыскал никакого следа знакомых казаков. Тогда Семён повёл коня в самую серёдку табора, где в окружении бунчуков стоял на майданчике войсковой котёл. Рядом на расстеленной кошме, по-татарски подогнув ноги, сидело несколько казаков, судя по одежде, из войсковой старшины.
Семён приблизился, сломил с головы шапку, поклонился.
– Челом бью, господа старшина, дозвольте в вашем коше быть, за дело казацкое постоять.
Один из казаков молча кивнул на кошму. По длинным, свисающим на грудь усам и багровым пятнам лишаёв, уродующих лицо, Семён признал атамана. Лицо батьки казалось непроницаемым, но в глазах под густыми бровями насмешничали искры.
Семён осторожно сел, ожидая всякой каверзы. Не может ведь так просто старшина пустить новичка в свой круг.
С полминуты прошло в молчании, и лишь тогда Семён догадался, в чём состоял подвох. Непривычому мужику, поди, по-татарски и не сесть, а если и угораздит согнуть ноги кренделем, то долго высидеть мочи не хватит.
Атаман вытащил из-за пояса кисет, забил в люльку щепоть самосада, высек искру, раскурил и передал трубку Семёну. Тот вежливо затянулся, вернул трубку хозяину:
– Извиняйте великодушно, не пью я табаку.
– И откуль ты, добрый человек, к нам явился? – спросил один из сидящих.
– Тутошний, – ответил Семён. – Из Долговки.
– Сам пришёл или кто за тебя слово говорит?
– Обещался Игнат Заворуй, да пропал куда-то. Только мне это без разницы. Я так понимаю: хочешь казаком быть, сам за себя слово говори.
– Га!.. – воскликнул сидящий поодаль молодой казак. – Заворуй парень ловкий, но дурень. Ему дай волю, он всю шушеру в круг созовёт. Я уже одного его приятеля арапником угощал. Мы, говорит, вместях у ногаев в плену томились. Тоже с гонором был, балясина нетёсаная, а как плётки отведал, так домой побежал, ноги шире портков раскорячив.
Семён повернулся, разглядывая недоброжелателя. Говоривший был совсем молод, но снаряжён добротно. Видать, из боярских детей или малороссийской шляхты. Пороху ещё не нюхал, но говорить умеет красно. Такой и впрямь может арапником перетянуть.
– Ты чего расселся, хамское племя? – выкрикнул боярич, стараясь разъярить сам себя. – Тут для старшины место, а тебе и простым казаком не бывать.
Семён, не коснувшись кошмы руками, поднялся, отшагнул в сторону.
– Хозяин – барин, – проговорил он, – а при больших псах и щенок лаять горазд.
Вокруг собралось уже немало казаков, с интересом следивших за перебранкой.
